Эрнест рассмеялся, а потом некоторое время сидел молча.

— Знаешь, а это неплохая мысль поехать в Нью-Йорк и самому встретиться с Перкинсом. Скотт говорил, что он — лучший, но стоит поговорить с глазу на глаз и на месте решить судьбу книги.

— Ну разве ты не молодец! — сказала Полина, и меня поразило, как быстро ее план стал реальностью. Эрнест с удовольствием ей внимал: ведь она говорила то, что он больше всего хотел слышать. Какое мощное тонизирующее средство для обоих — знать, что они едины в мыслях! Между тем я занимала собственную позицию — против публикации «Вешних вод» и всего придуманного сценария.

— Для этих целей можно использовать почту, — сказала я. — Или поехать весной, когда ты внесешь правку в роман, тогда сможешь и его показать Перкинсу.

— Но «Воды» готовы. Знаю, тебе противна повесть, но я хочу ковать железо, пока горячо.

— Мне она вовсе не противна, — возразила я, но Эрнеста уже понесло, он заново наполнил бокал, его голова кружилась от планов.

— Все правильно, вот увидишь, — успокоила меня Полина.

— Надеюсь, ты права, — сказала я.

Тем же вечером, когда мы готовились ко сну, я сказала:

— А я ведь не только благоразумная. Раньше тебе нравилась моя искренность.

— Да, — согласился он с едва заметным вздохом. — Ты очень хорошая и правильная. Но я поступлю, как решил. Ты на моей стороне?

Сколько раз за нашу супружескую жизнь задавал он мне этот вопрос? Сто? Тысячу?

— Я всегда на твоей стороне, — ответила я и подумала, только ли одна я чувствую сложность этой правды, нависшей над нами в темной комнате.

Февраль в Шрунсе был маленьким адом. На улице то бушевала буря, то звенела капель. Да и за стенами было не лучше: смысл моей жизни укатил в Париж, оттуда — в Нью-Йорк, а я осталась наедине со своими сомнениями.

Вечером перед отъездом Эрнеста, когда я помогала ему укладывать вещи, на душе у меня кошки скребли.

— Если хочешь, можешь проводить меня до Гавра.

— С ребенком тяжело ехать в поезде.

— Тогда оставь его с Тидди. Всего на несколько дней.

— Может быть, — сказала я, но про себя уже решила, что не поеду: это ничего не изменит. Никуда не денется тревога из-за растущего между нами отчуждения: ведь он перестал прислушиваться ко мне и доверять моему мнению, и не уменьшится беспокойство из-за его интереса к Полине. Его тянуло к ней, это очевидно, но я не думала, что он может перейти к действиям. Ведь с Дафф этого не случилось, и она не вошла в нашу жизнь. Кроме того, Полина — моя подруга. Эрнест не станет разрушать нашу дружбу, и она тоже. После того как мы посадили ее на поезд до Парижа, письма от нее стали приходить чуть ли не каждый день. Они всегда были адресованы нам обоим, ее любимцам — как она нас называла, ее лапочкам. Стиль писем был яркий и одновременно спокойный — как сама Полина, и когда я читала их, мне становилось легче. Я вспоминала, как она мечтала о головокружительном романе, подобного тем, что встречаются в большой литературе. Она не захочет подделки. Это не в ее духе.

— Ты, конечно, встретишься с Полиной в Париже, — сказала я после того, как Эрнест положил последнюю вещь в чемодан.

— Если будет время. Она очень занята на весенних показах мод, да и других друзей тоже хотелось бы повидать. Так ты не поедешь со мной?

— Нет. Думаю, мне лучше не трогаться с места.

— Тогда счастливо оставаться, — сказал он и защелкнул чемодан.

Десять дней Эрнест находился в открытом море, недоступный для всех. В эти дни мы с Бамби жестко придерживались нашего обычного распорядка: в этом случае я чувствовала себя уверенней и надежней. Мы ели одну и ту же еду в одно и то же время. Рано ложились и рано вставали. Днем, когда Тидди присматривала за ребенком, я гуляла или писала письма. Утром я обычно до изнеможения репетировала чакону Баха-Бузони, пока мне не начинало казаться, что у меня отваливаются пальцы. И все это ради концерта, который я все же решила сыграть. Отсутствие Эрнеста и мои нарастающие страхи помогли мне понять, как это важно для меня. Я написала письмо управляющему «Салль-Плейел», небольшого концертного зала на улице Рошешуар, в котором говорила о заинтересованности в концерте на его территории, рассказав о своем окружении и связях. Ответа я ждала с большим волнением и, как оказалось, зря волновалась. Ответ пришел быстро; управляющий в любезных выражениях соглашался на мое предложение и уже поставил концерт на 30 мая. Детали предполагалось обсудить, когда в начале апреля я вернусь в Париж.

Когда от Эрнеста пришло наконец письмо, я из него узнала, что, прибыв в Нью-Йорк, он тут же направился в офис Хореса Ливерайта. Встреча прошла хорошо. Ливерайт был вежлив, и свидание закончилась на дружественной ноте. Злобы на него не затаили, а что еще важнее — Максвелл Перкинс считал «Воды» «грандиозной книгой». Он предложил полторы тысячи долларов в качестве аванса за нее и новый роман, которому недавно Эрнест дал новое название «И восходит солнце», — мы даже не слышали, чтобы кому-то предлагали такие деньги. Эрнест предполагал покинуть Нью-Йорк в конце недели, но в последний момент изменил решение и остался. В конце концов, он чувствовал себя на седьмом небе, и вокруг было много интересных людей. Он познакомился с Робертом Бенчли, Дороти Паркер и Элинор Уайли, и все шло прекрасно. Зачем торопиться домой?

Тем временем погода в Шрунсе наладилась. Выпало три фута снега, и, чтоб не рехнуться от ожидания, я каталась на лыжах и ходила пешком, пока мои ноги не стали такими крепкими, какими никогда не были, а легкие чуть не выпрыгивали из груди. Поднявшись наверх, я смотрела вниз и видела свою гостиницу — она казалась отсюда такой маленькой. Она могла поместиться на моей ладони и все же выглядела солидным и надежным строением. Из всех мест, в которых мы побывали с Эрнестом, тут я чувствовала себя сильнее, чем где-либо, и в полной безопасности. Если уж пришлось пережить эти полные неизвестности недели, я рада, что пережила их здесь.

Эрнест провел в Нью-Йорке три недели и еще десять дней в открытом море. Его пароход причалил к Гаврской пристани в начале марта, но он не сразу поехал в Шрунс. Ему хотелось повидать парижских друзей. Он успел пригласить на обед Скотта и Зельду, уезжавших на весну в Ниццу. Повидался с Джеральдом и Сарой Мерфи, с Маклишами и, конечно, с Полиной. Совершил необходимые банковские операции, привел в порядок квартиру — дни пролетели быстро. Когда он наконец добрался до нас — в прекрасный, залитый солнцем день, — мы с Бамби встретили его на станции.

— Видела бы ты себя, жена, — сказал он еще на платформе. — Отлично выглядишь — красотка с отличным загаром.

Я улыбнулась и поцеловала его.

— А какие щеки отъел мистер Бамби, — продолжал он. — Должен признать, у меня самая красивая семья. Вот повезло!

За ужином Эрнест рассказывал захватывающие истории о Нью-Йорке. Только в постели я поделилась с ним своей новостью — предстоящим выступлением в «Салль-Плейел», и его радость не уступала моей.