как один гитлеровец волоком за платье и волосы вытянул из хаты молодую женщину и потащил ее к сараю. Ему в доме, видно, мешал сынишка этой несчастной. Мальчик лет шести-семи и во дворе хватал фрица за ноги, кричал, пытался защитить маму. Немец отбивался от мальчишки ногами, а руками тащил женщину. И вот мальчишка ему на доел, немец выпустил женщину, схватил мальчонку за ноги и со всего маху ударил его головой об угол дома…

При виде этого я потерял самообладание, забыл все и закричал разведчикам:

— Бейте их, ребята!

Сам выскочил из-за ограды и первой же очередью свалил насильника. Мы расправились и с другими. Но несколько фрицев убежали в лес.

Потом мы успокаивали женщин. Несчастная мать прижимала к груди погибшего сынишку.

Мы посоветовали женщинам уходить в лес или в Духовщину: немцы вернутся, будут мстить за своих убитых, сожгут хутор.

Как же мне оставалось поступить дальше? Группа обнаружена. Начнется погоня. Задание выполнить невозможно. Я решил уходить в расположение наших войск. Не в ближайшую ночь — нас везде искали и ждали на переднем крае. Мы отлежались в небольшом кустарнике посередине открытого поля, который со стороны никак не подходил для укрытия группы. Только на следующую ночь мы сняли пулеметчика в первой траншее и уползли к своим.

Я доложил о случившемся начальнику разведки. Он, в свою очередь, командованию. Меня отругали — вернулся без «языка». Я думал, дело кончится этим надиром. Но вмешались смершевцы и политработники: не выполнил приказа!

Смершевец, щуря пытливо глаз, ехидно скрипел:

— Может быть, вы вообще все это выдумали? Струсили и вернулись.

Начальник разведки пытался защитить:

— Не могут они струсить, много раз в тыл ходили.

— Вы не выгораживайте. Главное, не выполнен приказ, а за это, сами знаете, расстрел!

Наш начальник не сдавался:

— Ну, сразу расстрел! Уж если по закону — то должен трибунал определить.

Смершевец согласился:

— Вот и оформим, пусть трибунал определяет.

Следствие проводили как положено. Допрашивали меня и разведчиков группы. Я главный обвиняемый: я командир, я принимал решение, я не выполнил приказа. Вот так я едва не угодил под высшую меру.

Но командование полка и дивизии меня все же поддерживало. Послали запрос через партизан: был ли такой случай под Духовщиной? Они подтвердили — был. Да и мы с разведчиками времени зря не тратили: сходили в тыл к немцам, именно к тому штабу, откуда пленный был нужен.

Штаб располагался в длинной лощине. Блиндажи врыты в скаты. Видно его нам хорошо. Мы в кустах у спуска в эту лощину замаскировались — целый день в бинокль наблюдали за режимом работы штаба. Особенно за охраной. Наметили блиндаж, в котором будут два-три офицера. Обстановка была спокойная. Дали мы немцам хорошо заснуть и в три часа ночи поползли к намеченному объекту. Подобрались к двери, четверо остались прикрывать. Двое, Рогатин и я, подготовили оружие, рванули дверь, влетели в блиндаж и тут же захлопнули за собой дверь. За столиком сидели два офицера, они ужинали или просто разговаривали. На столике светила парафиновая плошка. По нашей команде «Хенде хох!» ближний ко мне, по чину гауптман (капитан), поднял руки вверх, глаза у него лезли из орбит от удивления. Второй, который сидел по ту сторону стола, кинулся к кобуре, висевшей с ремнем за его стулом. Пришлось стрелять. Офицер рухнул, а тот, который стоял с поднятыми руками, прислушался — не услышат ли выстрел в соседнем блиндаже? Все спали, часовых поблизости не было, штаб охранял патруль, наверное, в это время он не был поблизости. Обошлось, выстрела в закрытом блиндаже никто не услышал. Мы быстренько упаковали гауптмана: заткнули кляп, связали руки — это дело техники, нам не впервой. Вытащили «языка» из расположения штаба волоком и сами ползком. А потом заставили его идти своим ходом. Много чести — на руках его тащить! Сначала он упирался, пришлось применить мне, бывшему боксеру, пару приемов. Разумеется, с воспитательной целью.

В общем, «языка» мы доставили. Гауптман дал очень ценные сведения.

Судить нас не стали. Обошлось.

Но рассказал я это читателям, чтобы показать, как добывались непросто разведывательные сведения для описанных в этой главе операций.

Как это ни странно, были после этого случая и приятные для меня последствия.

После войны в своей книге «Взять живым» я описал это происшествие. Книга издавалась не раз, но под другим названием — «Судьба разведчика». Прочитали ее и в Духовщине. Школьники, разыскивая участников боев в их районе, знали о беде, постигшей тот хутор, — его немцы сожгли и расстреляли несколько человек. Через издательство школьники нашли меня, автора этих книг. Выяснили, что я имею к боям на их земле самое прямое отношение и даже спасал их земляков.

Чтобы завершить это затянувшееся отступление, приведу ксерокопию присланного мне документа — он вложен в красивую красную папку с золотым тиснением:

«Почетному гражданину города Духовщина».

ОДИН ДЕНЬ КОМАНДУЮЩЕГО

Во многих воспоминаниях и юбилейных статьях о Черняховском, которые опубликованы в газетах и журналах, присутствует одна фраза о том, что Иван Данилович всегда стремился поближе к войскам, к переднему краю, общался с окопными солдатами и офицерами.

Обычно такими похвальными утверждениями и кончается желание рассказчиков показать смелость, общительность Черняховского. Однако, что происходило, какие вел беседы, какие вопросы для себя, как командующего, прояснял Черняховский, об этом не говорится. В большинстве случаев объяснялось это необходимостью рекогносцировки и уточнением задач.

Изучая материалы к этой книге, я обнаружил в воспоминаниях генерала Алексеева описание конкретной работы Черняховского, сначала в течение одного дня, а потом и одних суток. Мне (да и читателям), считаю, очень повезло в том, что Алексеев описывает выезд Черняховского на направление, где действовали 134-я стрелковая дивизия и 629-й ее полк, в котором я тогда служил. Все, с кем встречался комфронта, места, где это происходило, мне хорошо знакомы. При чтении и дальнейшем моем изложении этого выезда Ивана Даниловича меня охватила теплая ностальгия, потому что все это мне очень близко и дорого. Заранее прошу читателей извинить мне эту старческую, ветеранскую слабость.

Привожу воспоминания Алексеева с сокращениями, небольшой моей редактурой и с моими личными переживаниями. (Поэтому не ставлю текст Алексеева в кавычки — трудно отделить его и мои слова, получится непонятное скопление этих кавычек. Но, чтобы не было нареканий или, не дай Бог, неприличных подозрений, сразу заявляю о том, что я заимствую эти эпизоды из опубликованных воспоминаний генерала Алексеева.)

Вот и сегодня потянуло командующего туда, где будет решаться судьба Витебска, —