также переехали из Бруклина в Иерусалим. Теперь они жили вблизи от обоих своих сыновей, поскольку брат Майера, Буним, тоже жил со своей семьей в Тель-Авиве. Несколько лет спустя родилась моя дочь Итая, и мы переехали в сам Иерусалим, поближе к семье, чтобы всем было удобнее. Родители Майера жили через дорогу от нас и помогали нам растить детей, в то время как мы вдвоем работали полный рабочий день. Пятницы и праздники мы часто проводили с папой и Соней в Тель-Авиве, а нашим любимым занятием были походы на прекрасные израильские пляжи с Бунимом, Давидой и их тремя детьми Шавитом, Боазом и Одедом. Безопасные улицы Иерусалима также стали детской игровой площадкой. В то время маленькие дети даже ездили на автобусах в одиночку, а Риза, Гади и Итая самостоятельно ходили на спортивные занятия, уроки карате и верховой езды.

Пребывание в окружении растущей семьи и расширяющегося круга друзей помогло залечить раны Холокоста. Они никогда не смогут заменить тех, кто был потерян, но теперь жизнь обрела настоящий смысл, особенно каждый раз, когда рождалась новая жизнь. Чувство сопричастности обогатило наше существование, как и наша дружба на всю жизнь.

Оглядываясь назад, можно сказать, что это время, которое мы провели с семьей и друзьями в Израиле, было одним из самых счастливых периодов в моей жизни.

Хотя мы наслаждались морем, Майер и я больше подходили для жизни в Иерусалиме, чем на побережье. Мы восхищались его сложностью и историей, неподвластным времени качеством архитектуры, свежим, чистым воздухом и ярким светом. Прогуливаясь по его улицам, я всегда ощущала, что каменные дома стояли здесь целую вечность и будут стоять до конца времен. Наше мимолетное существование в иерусалимском континууме следовало расценивать как привилегию, и мы пользовались ею по максимуму. Здания, изуродованные пулевыми отверстиями, постоянно напоминали о том, что за нашу свободу приходится платить. Я обожала эклектичное сочетание арабских женщин в длинных ярких платьях, ортодоксальных еврейских женщин в скромной одежде, религиозных еврейских мужчин в их уникальных нарядах и девушек в мини-юбках, привносящих стиль революционных шестидесятых в рестораны, магазины и прилавки с фалафелями, тонущие в аромате тмина и заатара.

В свободное от работы время мы исследовали четыре квартала Старого города, делясь своим любопытством с нашими детьми и прививая им интерес к истории. Моим любимым местом был — и остается — Сгоревший дом в Еврейском квартале, который был обнаружен вскоре после Шестидневной войны. Под слоями пепла археологи обнаружили остатки дома священника, который был подожжен и разграблен римлянами в 70 году н. э. Содержимое дома представляло собой капсулу времени того периода, когда Западная стена была частью Второго Храма.

В Христианском квартале мы прогуливались мимо церкви Гроба Господня по Виа Долороза, из близлежащих кафе которой, предположительно, доносился аромат свежемолотого кофе. В Армянском квартале я всегда испытывала чувство солидарности с жителями, бежавшими от геноцида 1915 года, в результате которого были убиты 1,5 миллиона их предков. В этом квартале производят красивую расписанную вручную плитку, мозаику и известную во всем мире посуду.

Я восхищалась предпринимательской этикой шумных базаров мусульманского квартала. Наши экскурсии всегда заканчивались в Еврейском квартале поеданием фалафеля и холодным напитком возле Кардо, древнеримского рынка. Несмотря на различия в характере и вере, эти общины объединяла духовная нить.

Каждые несколько недель или около того мы выезжали на час на восток от Иерусалима в национальный парк Масада в Иудейской пустыне. Мы поднимались на вершину Масады, скального образования на высоте 400 метров над уровнем моря. Мы добирались туда на рассвете, смотрели, как солнце встает над Мертвым морем и Иорданией, и осматривали руины крепости царя Ирода Великого, построенной в I веке. После такой физической нагрузки мы освежались, плавая в бассейнах Эйн-Геди, недалеко от Мертвого моря.

Все это я рассказываю в пример того, как, в общем и целом, после Шестидневной войны жизнь в Израиле казалась безопасной и комфортной. Дети посещали экспериментальную школу, которая приняла новый подход к образованию: они не оценивали работы учеников, потому что не верили в конкуренцию. Дети любили школу и отлично учились. Ее здание находилось недалеко от Махане-Иегуда шук, 200-летнего рынка, который мы с Майером посещали каждую пятницу, чтобы купить еду на Священную субботу (Шаббат).

Вместе с тем нам приходилось жить в состоянии постоянной бдительности. Частью новой реальности стала Война на Истощение. В течение почти трех лет Израиль и его соседи участвовали в частых рейдах «око за око», наши арабские соседи пытались дестабилизировать Израиль и подорвать его безопасность серией вторжений. Тем не менее мы старались воспринимать все это спокойно — однажды, провожая детей в школу, мы прошли мимо саперов, обезвреживающих взрывное устройство прямо посреди нашей дороги: мы просто, не задумываясь, изменили курс и продолжили свой путь. При этом детей учили не брать в руки игрушки, еду, ручки или интересные камни даже на детской площадке, потому что они могли быть взрывоопасной миной-ловушкой. Регулярно обновлялась доска объявлений с потенциальными угрозами, и родители организовали патрулирование для наблюдения за школой, классами и территорией на предмет подозрительных предметов.

Так текла наша жизнь в Израиле.

Моя любовь к этой стране омрачалась одним существенным разочарованием: редко поднималась тема Холокоста, хотя в стране проживало большое количество выживших, мигрировавших в 1950-х годах с намерением восстановить свою разрушенную жизнь.

В 1953 году отцы-основатели Израиля воздвигли постоянный мемориал Холокосту (Яд Ва-Шем, красиво оформленный центр памяти привлекал людей из всех стран и слоев общества), но израильская система образования запретила студентам посещать его, утверждая, что страна еще слишком хрупка, незащищена и уязвима, чтобы рассказывать детям о зверствах, которым подвергся еврейский народ и, возможно, даже кто-то из их ближайших родственников.

Израиль пытался воспитать новое, уверенное в себе, психологически сильное, гордое поколение, готовое и желающее сражаться за свою страну. Педагоги утверждали, что изучение Холокоста может посеять неуверенность в себе и подорвать веру молодежи в себя. Мне было больно оттого, что я могла бы поделиться своей историей только с другими выжившими, и я знала многих, кто соглашался с преобладающим мнением о том, что Холокост — табуированная тема. Некоторые из моих друзей и даже мои тети, Ита и Элька, никогда не делились своим опытом даже со своими собственными детьми, опасаясь навредить их самолюбию. Некоторые удаляли татуировки и никогда не говорили о своем прошлом. Следовательно, их дети узнавали, через что прошли их родители, только после того как те умирали.

К счастью, этот образ мышления начал меняться в 1980-х годах, когда Израиль начал преподавать