Ослик дотащил повозку до эстрады и остановился. В повозке, кроме связанных, навалены были винтовки и шашки аммонала.

– Развяжет меня кто-нибудь или нет, черт меня дери! – вскричал Перес.

К нему бросились министр финансов и кто-то из толпы зрителей. Переса развязали, принялись за Алексея, находившегося в полубредовом от голода состоянии.

Перес с трудом поднялся на эстраду.

– Да здравствует Президент Касальянки! – фальцетом вскричал Илья Захарович.

Отец Василий осенил Президента крестом.

Перес снисходительно поцеловал руку священника.

– Что здесь происходит? – спросил он, оглядывая собравшихся.

– Да так… ничего… решаем процедурные вопросы… – замявшись, объяснил Брусилов.

Перес наконец увидел Исидору и Пенкину в свадебных платьях. Он тряхнул головой, как бы сбрасывая с себя наваждение.

– Исидора… Что за маскарад?

Донья кошачьим шагом приблизилась к нему и влепила пощечину, которая прогремела над Касальянкой, как выстрел пушки на Петропавловской крепости. От неожиданности Перес рухнул с эстрады.

– Ты низложен, наркоман! – воскликнула она.

– Опять низложен? Да что вы все как сговорились?! – изумленно проговорил Перес, поднимаясь с земли.

Отец Василий тихо обратился к донье:

– Вы бы того, полегче, уважаемая… Зачем семейные дрязги выносить на публику? Вы уедете, а нам здесь жить…

– Взять его! – скомандовала донья, указывая на Переса.

– Я тебе возьму! – прорычал Перес.

Произошло всеобщее замешательство. Никто не знал, кого слушаться – Президента ли, получившего увесистую пощечину, его бывшую супругу или местную администрацию?

Не успел народ опомниться, как раздался запредельно дикий крик:

– Всем слушать меня! Ложись!

Конечно, никто сразу не лег, а лишь обернулись на крик. Он исходил с повозки. На ней среди винтовок и аммонала стоял старик в черных очках и в котелке, дотоле мирно наблюдавший за церемонией митинга. В руках у него была ручная граната марки РГД.

– Да это же Бранко… Гадом буду… – прошептал Иван.

И действительно, это был старый партизан, проникший в деревню еще накануне вечером и смешавшийся с местными жителями. Он наконец решил, что требуется его вмешательство.

– Ложись! – еще пуще заорал он, взмахивая гранатой.

– Бранко, осторожней! – предупредил Перес.

– Всех взорву к ядрени фене! – орал партизан.

– Где ты только таким словам выучился? В партшколе? – продолжал иронизировать Перес. – Не бойтесь, господа. У него никогда ничего не взрывается… – обратился он к народу.

– Да?! А ногу свою забыл с гипсом? – выложил козырь Бранко. – Ложись!

Народ нехотя лег на траву, как на пикнике.

– А теперь слушайте, что скажу вам я, коммунист… – с пафосом начал Бранко, для убедительности прижав к груди гранату…

Перес поморщился. Дурновкусие партизана явно ему претило. Интерполовцы заскучали, предвидя речи о ревизионизме.

Но не успел Бранко открыть рот, как на площади появились молодожены Дмитрий и Римма. Да не просто появились, а впорхнули туда, как на крыльях, светясь счастьем любви и удавшейся физической близости.

Римма была в коротеньком сарафане, подчеркивавшем ее длинные стройные ноги, а Биков в шортах и в майке с надписью Pen-club. Они шли, взявшись за руки, затем Биков подхватил подругу на руки и играючи понес ее к эстраде, совершенно не обращая внимания на пикантное положение, возникшее на народном вече.

За четой молодоженов дружной стайкой бежали кошечки и гамадрилы, причем последние выглядели подчеркнуто интеллигентно.

Дмитрий подошел к эстраде и сияя поставил Римму на землю. Перес тяжело смотрел на него.

– Перес, блин! – воскликнул Биков, ударяя Президента по плечу. – Я женился, спаси меня Бог!

– Поздравляю, – хмуро ответил Перес.

– А ты, Бранко, чего там торчишь? – обратился к стоящему на повозке партизану Биков. – Слезай, старик! Выпьем за молодоженов! Подать чай!

Мальчишки-официанты, словно этого ждали, бросились с подносами, на которых стояли стаканчики «фигни», к высоким гостям и к народу.

– Я не пью, – тихо сказал Перес.

– Не уважаешь? Обидишь навек, – так же тихо ответил Биков.

Перес взял стаканчик. Бранко с повозки не слез, но стаканчик из рук мальчика принял. Министры, видя податливость президента, тоже разобрали стаканчики.

Перес поднял руку со стаканом и обернулся к народу, который уже стоя готовился выпить.

– Живите дружно! – хрипло проговорил Перес и залпом осушил стакан.

– Да-да! Будьте счастливы, и снова за дело! – возгласил Бранко, выпивая стакан и возвращая внимание к гранате.

Но тут что-то щелкнуло в голове старого партизана, и лицо его озарилось ангельской улыбкой.

– Впрочем, взрывать успеется, – сказал он.

– Точно! Прошу к столу! – воскликнул Биков.

И все повалили к столу, радуясь, что применение гранаты откладывается.

Впервые народ и правительство уселись за общий стол на общий пир. И оппозиция в лице Молочаева сидела тут же. И проворовавшиеся в лице Муравчика. И террористы в лице Бранко.

Перес смахнул слезу.

– Золотой народ… – пробормотал он.

Рядом с ним за столом оказался Иван. Перес наклонился к нему.

– Иван, ты не сердишься?

– За что?

– За похороны. Кто ж знал, что у тебя за пазухой клюква?

– Ничего, Яков Вениаминович. Бывает.

И пошли тосты, и полилась рекою «фигня», примирившая через полчаса правых и виноватых. И уже Брусилов, подняв чашу с «фигней», спрашивал народ:

– Господа, будем ли мы менять Президента или фиг с ним?

И народ отвечал:

– Фиг с ним!

– Будем ли мы судить агентов Интерпола или ну их на фиг?

И все, включая Президента, вынесли вердикт:

– Ну их на фиг!

Бранко незаметно выбрался из-за стола. Его трясло от чувств, переполнявших старое партизанское сердце.

Старик впервые за свою жизнь почувствовал, что борьба, которой он отдал всю свою жизнь, была пустяком в сравнении с тем чувством примирения и всеобщей любви, что он испытал, выпив всего три чашки «фигни». «Зачем? Для чего?» – думал он в ужасе, сжимая в кармане сюртука ручку гранаты. Получалось, что жизнь прошла напрасно.

Бранко подошел к повозке, все так же стоявшей у эстрады. Ослик мирно щипал траву. Бранко распряг ослика и, взяв его под уздцы, отвел в сторонку, за эстраду, стараясь не привлекать внимания пирующих.