— Во имя отца и сына и святого духа. От имени его святейшества, наместника престола свитого Петра, я предлагаю собравшимся прекратить взаимные распри из–за бренных сокровищ, обнаруженных отважными воздухоплавателями на далекой Земле Недоступности. Святейший отец готов взять на себя решение ваших споров после того, как будет выполнена основная задача, ради которой собрались мы здесь. Пусть мы забудем на время о том, что недра острова содержат богатства, необходимые разным народам и странам для их процветания и благоденствия. Будем помнить только об едином — там, оторванные от всего мира, живут меньшие наши братья, созданные по такому же образу и подобию божию, как и мы с вами. Они нуждаются в просветительном слове христовом. Сказать это слово может только наша святая церковь. Так давайте же объединим силы и средства на том, чтобы освободить наших далеких северных братьев из–под ига еретиков и безбожников. Мы должны доказать, что декрет, объявленный большевиками, будто бы Земля Недоступности принадлежит им, ни на чем не основан. А если понадо

бится, то силою меча, сопутствуемого святым распятием, мы должны доказать нашу правоту. Я предлагаю теперь же образовать под руководством святой католической церкви единый международный фонд борьбы за освобождение полярных христиан. Амен.

Шурша шелком, кардинал сел.

После него говорили представители всех европейских стран. Они сливались в едином порыве оказать поддержку святому отцу в его священном походе за освобождение заброшенных на край земли забитых братьев их. Особенно цветисто и убедительно говорили: представитель Норвегии, советник Зеренсен и представитель Великобритании лорд Мюррей. Германия официально представлена не была — от имени немецких христиан говорил баварский католик, коммерции советник Риппсгейм. Не были представлены и Соединенные Штаты. Христианские общины этой свободнейшей из стран прислали своего неофициального наблюдателя — Натана Хармона. Впрочем, теперь он уже не был Натаном. Его имя было Найльс. Он переменил ради такого случая веру своего праотца Моисея на крестик, присланный ему самим папой римским.

Именно этот представитель американских христиан и положил начало международному фонду отца Маранья. Откинув блестящую атласом фалду фрака, он вынул заранее заготовленный чек. Справа в углу голубого листка было аккуратно выведено: «1 000 000» и в скобках стояло: «Один миллион».

Владимир Голицын, не торопясь, подошел к пристани. Это был высокий, худой, немного сутуловатый парень лет двадцати семи–восьми. Из–под распахнутого бушлата глядели край голубого воротника форменки и острый треугольник полосатого тельника. Они ярко обрамляли коричневый загар крепкой шеи. Голицын снял фуражку с большим нерусского образца козырьком, закрывавшим чуть не половину лица. Под прямой удар ярко играющего солнца открыто встало узкое, коричнево–загорелое лицо с таким же коричневым, гладко выбритым черепом.

На пристани было тихо и пустынно. Издали доносился скрип и фырчание лебедок, грохот кранов, шлепание опускавшихся на гранитные дебаркадеры мешков, дробное громыхание катящихся по слегам бочек. Терпкая духота пыльного зерна плыла в знойном воздухе от того места, где швартовались впритык к длинной веренице красных вагонов хлебные экспортеры. Тяжелый, тошнотный дух бобового масла полыхал от падающих серыми грудами связок мешков. Поодаль у желтеющей штабелями экспортного леса биржи выстроились лесовозы, до труб заваленные яркими, остро пахнущими свежим распилом, пропсами и баланса- ми (Виды круглых лесоматериалов для, соответственно, крепления горных выработок и изготовления целлюлозы). По самому верху желтых нагромождений, крича во всю глотку, перебегали безошибочно–точные в своей кажущейся бестолковости стивидоры (Ответственные за погрузку и разгрузку судов в портах).

С другой стороны на обрамленный измочаленными бревнами камень навалились американцы. Над их баками и ютами беспомощно болтались в воздухе подцепленные решетчатыми руками кранов огромные ящики.

За шеренгой американцев, полоща белыми с красным кругом флагами, стояли японцы. Стрелы высоких мачт предупредительно и быстро складывали на набережной груды каких–то остро пахнувших плетеных корзин.

Голицын привычным ухом уловил далекие голоса лихорадочно живущего порта. Давно терся в них. Заманчивые и возбуждающие вначале, успели уже надоесть. Он с наслаждением вобрал в себя знойную тишину той пристани, где стоял.

Об ослизлые зеленью бревна тихо хлюпает вода. Пологие ленивые волны Золотого Рога замаслены радужными разводами. Вода густа, почти тягуча. Как вода у дебаркадеров всякого порта. Вместе с размеренным дыханием скользких черных волн методически поднимаются и оседают сгрудившиеся тесным рядом шампуньки. Они тихо стукаются друг о друга бортами. Разметавшись, спят в них лодочники–китайцы. Некоторые сидят, поджавши ноги, на высокой корме своих лодок. Созерцательно дымят длинными тонкими трубками.

Глянув на середину Золотого Рога, туда, где тяжелые маслянистые волны переходили в дробную рябь, Голицын внимательно присмотрелся к черному, утюгообразному кораблю. Когда на баке этого корабля мелькнуло белое пятно форменки, Владимир поспешно сложил ладони дудочкой и изо всей мочи протяжно крикнул.

— На-а «Большевике–е–е-еее»! — пронеслось по темной ряби.

Владимир помахал над головой фуражкой. Подождал. Крикнул еще раз. С тем же успехом. Беляк форменки на темном судне исчез, но шлюпки так и не было.

Владимир терпеливо уселся на огромный чугунный кнехт. Набил трубку, закурил. Шлюпки не было. Он подошел к веренице шампунек.

— Ходя-э!

Сразу несколько фигур, как на пружинах, вскочили в своих лодках. Курившие поспешно засунули трубки за матерчатые пояса широких синих штанов. Поднялся невероятный крик:

— Моя… ходи сюды!

— Моя, моя, товарыш!

— Товарыш, ходи сюды!.. Моя люцы юли–юли.

Владимир дал немного улечься крику и вопросительно

бросил:

— «Большевик» юли–юли десять копеек.

Снова поднялся крик. Все поголовно были согласны. Владимир прыгнул в ближнюю шампуньку:

— Катай на «Большевика»! Гривенник!

— Не мозна гривенник… двадцати копека, — с деловым видом возразил китаец, поспешно прилаживая кормовое весло.

— Ну и мазурик же ты, братец, — засмеялся Голицын и сделал движение выскочить обратно из лодки.

Китаец испуганно бросил весло и схватил Владимира за рукав.

— Ляна, ляна, — поспешно закивал он, — сиди, сиди. Десять копеек на «Больсевик» катать будем.

Он быстро загаланил кормовым веслом и шампунька, неуклюже переваливаясь с борта на борт, медленно пошла к середине бухты.

Огибая с кормы большой плоский корпус, прошли под размашистой вязью «Большевик». Накладная медь, надраенная до зеркала, ярко горела на солнце.