Человек действия, Суворов явно грустил. Ему почти 60 лет, он многого достиг. Но сколько же мог бы он совершить, если бы не превратности судьбы! Он набросал одну из тех записок, в которых возвращался к узловым моментам своей долгой, безупречной и славной службы на благо государства. «Графа А. Суворова-Рымникс кого Графу 3. Г. Чернышеву было бы в степень Генерал-Поручика. От меня больше пользы! После не были б странности при Варне, Шумне», — пишет Суворов, вспоминая, как во время первой турецкой войны, осенью 1773 года, Румянцев послал за Дунай не его, а других. Чернышев, глава Военной коллегии, затянул с присвоением ему чина генерал-поручика, и дело пострадало — генерал-поручики Унгерн и Долгоруков его провалили. Да и в 1774 году эта задержка дорого обошлась: «7 батальонов, 3—4000 конницы были при Козлудже. Прочие вспячены Каменским 18 верст. Отвес списочного старшинства. Каменский помешал Графу Суворову-Рымникскому перенесть театр чрез Шумну на Балканы». Правда, он сумел нанести противнику решающий удар, но война закончилась без него, и лавры достались другим. Так и ныне: «Граф Суворов-Рымникский удручен милосердиями… В общественности на том же рубеже. Принц Кобургский овластчен к плодоносиям… Так Евгений, Лаудон, прочие. Они обошли Графа Суворова-Рымникского. Во всей армии никого». (Принц Саксен-Кобургский, подобно своим знаменитым землякам принцу Евгению Савойскому и Лаудону, получил фельдмаршальский чин, и теперь у этого осторожного австрийца, во всём слушавшегося Суворова, больше полномочий и возможностей, чтобы оказывать влияние на ход войны.) Александр Васильевич перечисляет всех генерал-аншефов, отнюдь не победами обошедших его в чинах: Юрия Долгорукова и Петра Еропкина, Ивана и Николая Салтыковых, Ивана фон Эльмпта и Николая Репнина, Якова Брюса и Валентина Мусина-Пушкина, Михаила Каменского и Михаила Каховского. «Все они были обер-офицерами. Граф Суворов-Рымникский — премьер майор». Короткой французской фразой Суворов высказывается напрямик: «Если бы я был Юлий Цезарь, то назывался бы первым полководцем мира…» Но — не судьба. «Время кратко, сближаетца конец! Изранен, 60 лет, и сок высохнет в лимоне».

В мае обстановка резко осложнилась. Екатерина с беспокойством пишет Потемкину о готовом к нападению тридцатитысячном корпусе пруссаков, о недостаточном количестве наших войск под Ригой, о том, что необходимо добыть мир с турками. «Дела дошли до крайности», — признаётся она в письме от 14 мая. Австрия, не выдержав нажима, пошла на уступки. Россия проявила твердость. Екатерина заявила, что она за прямые переговоры и с Портой, и со Швецией, а потому отклоняет ультиматум.

Двадцать третьего мая Храповицкий заносит в дневник: «Ужасная канонада слышна с зари до зари почти весь день в Петербурге и в Царском Селе. Безпокойство». В столице опасались шведских десантов.

В эти дни на юге Потемкин приказал привести войска в боевую готовность. А тут еще принц Кобургский попытался атаковать турок и понес большие потери в людях и артиллерии. Неумелые действия новоявленного фельдмаршала ободрили противника. Принц запросил помощи. Верный союзническим обязательствам Потемкин приказал Суворову подвинуть его корпус ближе к австрийцам и в случае необходимости оказать поддержку. Однако, не желая упускать ни малейшего шанса заключить мир, главнокомандующий специальным ордером предупредил своего любимца, чтобы тот не начинал военных действий.

К верховному визирю был послан опытный дипломат Сергей Лазаревич Лошкарев с точными инструкциями и условиями мира. Одновременно Потемкин приказал подготовить к взрыву занятые его войсками турецкие крепости, чтобы в случае их возвращения турки в течение длительного времени не могли опираться на фортификационную линию.

Двадцать четвертого июня следует директива Потемкина флоту: найти неприятеля и сразиться. Кубанскому и Кавказскому корпусам посланы ордера: быть готовыми встретить на Кубани крупные силы противника. Наконец, Суворов сообщает, что, по сведениям Кобурга, армия визиря вот-вот переправится через Дунай.

Двадцать восьмого июня Лошкарев получает указание потребовать у Шерифа Хасан-паши окончательного ответа и в случае отказа немедленно уезжать. И тут приходит первая радостная весть с севера: 22 июня адмирал В.Я. Чичагов при попытке шведского флота прорваться из Выборгского залива, где он был заперт с конца мая, в упорном сражении разбил его. Не желая отставать от своих товарищей на Балтике, моряки-черноморцы 8 июля атаковали турецкий флот в Керченском проливе. Новый командующий эскадрой Ушаков подтвердил свою боевую репутацию. Сильный турецкий флот отступил.

Переговоры возобновляются. Снова кажется, что Порта вот-вот пойдет на мир. Потемкин обращает внимание визиря на разгром шведов и победу Ушакова и требует не трогать австрийцев, иначе его армия должна будет вступить в дело.

Но в эти самые дни в силезском Рейхенбахе собирается конгресс, на котором Пруссия и Англия буквально выкручивают руки австрийцам, принуждая их выйти из войны. Кобург опять сообщает, что турецкая армия переправляется через Дунай, и опять суворовский корпус выступает в поход и подвигается к Бухаресту. Расчет Потемкина был на то, что визирь крепко подумает, прежде чем атаковать австрийцев, если рядом Суворов.

Александр Васильевич, истосковавшийся по новому делу, горел желанием сразиться. Его письмо Потемкину от 27 июля полно оптимизма: «Здесь мы сыты, здоровы и всего у нас довольно… Ленивая турецкая переправа за бурями на Дунае и небольшой охотой визиря. Милостивый Государь! Боже, благослови предприятия Ваши». Он уже обо всем договорился с Кобургом, который готов был выполнять указания «своего великого друга». Но обстановка резко изменилась.

«Сейчас получил я из Вены курьера, — сообщает Потемкин 31 июля, — чрез которого уведомлен о заключенном договоре с Королем Прусским. Мир положен с Портою на условии все завоевания Порте возвратить. Венский двор согласился; неизвестно, останется ли в действии наш трактат о вспоможении нам корпусом 30 тысячном. Теперь крайне нужно не терять людей для союзника, который уже помирился…» К официальному ордеру главнокомандующего было приложено личное письмо: «Вот, мой милостивый друг, австрийцы кончили. Пруссаки домогаются, чтоб и вспомогательного корпуса нам не давать, да я думаю и успеют. Слышно, что Букарестскому корпусу будет поведено иттить восвояси».

Главнокомандующего тревожило положение корпуса Суворова, для помощи австрийцам выдвинутого далеко вперед. «…Теперь, — доносил он Екатерине 2 августа, — необходимо его оттуда взять должно, ибо, что копилось противу союзников, обратится уже на него одного, и он, будучи отрезан браиловским и силистрийским неприятелем, не в состоянии возвратиться без большой потери». Суворовский корпус снялся с позиций под Бухарестом и отошел на реку Серет, куда Потемкин заблаговременно выслал резервный корпус князя Сергея Федоровича Голицына.

Австрийцы вышли из игры, и Россия осталась одна против Порты и европейской коалиции. Правда, 3 августа русской дипломатии при личном участии государыни удалось вырвать (без посредников!) мир у шведов. Едва не попавший в плен в Выборгском сражении Густав III решил не искушать судьбу и прекратил непопулярную в Швеции войну.

«Одну лапу мы из грязи вытащили, — радостно сообщила Екатерина Потемкину. — Как вытащим другую, то пропоем Аллилуйя… Предписываю тебе непременно отнюдь не посылать никого на их глупый конгресс в Букарест, а постарайся заключить свой особенный для нас мир с турками».