— Торговец, продавший мне этот плащ, сказал, что русы получают меха от северных народов, которые ловят зверя в ловушки. Сам я того не видел, однако говорят, будто русы поступают таким образом: идут в определенные известные им места на краю диких земель и там раскладывают свои товары прямо на земле. Потом уходят и ждут. Ночью или же на рассвете местные жители тайком выходят из лесу, забирают товары, а взамен оставляют меха — столько, сколько сами почитают справедливой меной. Странные они люди, эти охотники за мехами. Чужаков на своей земле они не терпят. Коли перейдешь границу, они напустят на тебя чары. А больших искусников в колдовстве, что мужчин, что женщин, в свете не сыщешь.

Это последнее замечание решило все. Знать, сам Тор вложил эти слова в уста Болли как награду за мою жертву, но именно Один, в конечном счете, вложил в меня само решение. Отправившись в Миклагард, я не только исполню волю Греттира, но также приближусь к таинствам моего бога.

Вот так оно и случилось — не прошло и месяца, а я уже, взвалив на спину поклажу с товаром, пробирался по необъятным лесам Пермии, задаваясь вопросом, не слукавил ли Один-обманщик, заманивший меня сюда. Пробыв неделю в сих диких краях, я не встретил ни единого местного жителя. Неведомо мне было даже, как их в точности называют. Болли сын Болла назвал их скридфинни, и сказал, что это имя означает «финны, которые бегают на деревянных досках». Другие называли их лопарями, или лаппи, говоря по-разному, что имя это означает «бегуны», «колдуны» или «изгнанные». Но все твердили в один голос, что земли, которые они занимают, бедны до невероятности.

— Ничего не растет на их земле, кроме деревьев. Там только камень и никакой почвы, — предупредил Болли. — Земля не родит ничего, даже травы. Так что коров там нету. Стало быть, ни молока, ни сыра. А коль скоро зерно не родится… нет и пива. А что до лозы виноградной — об этом забудь. Там даже овцы не выживают. Одним богам только ведомо, во что одеваются тамошние жители, чтобы спастись от стужи, ведь нет у них шерсти для пряжи. Но что-то они, видно, придумали. Там ведь восемь месяцев в году только снег да лед, а зимняя ночь длится два месяца.

И в торговом поселении, где я покупал свои товары, никто не мог просветить меня в этих тайнах. Только и говорили, что мне следует набить мешок разноцветными лентами, медными кольцами, бронзовыми безделушками, рыболовными крючками и ножевыми лезвиями. По их мнению, выходило, что я сумасшедший. Зима близится, говорили они, а это время не для торговли. Лучше подождать до весны, когда местные выходят из леса с зимними мехами. Я же упрямо не замечал их советов. Мне вовсе не хотелось на многие месяцы застрять в каком-то далеком поселении на краю пустыни. И вот, я закинул мешок за спину и отправился в путь. А теперь, когда от холодного ветра начали стыть пальцы и лицо, задумался — и уже не в первый раз — не свалял ли я дурака. Тропа, по которой я шел через лес, становилось все уже и неприметнее. Скоро я совсем заплутаю.

Так я брел, спотыкаясь. Все вокруг меня было каким-то безликим. Всякое дерево было похоже на предыдущее, мимо которого я только что прошел, и точно такое же, как деревья, которые я видел часом раньше. Изредка я слышал звуки убегающего от меня дикого животного — испуганный топот, затихающий вдали. Самих животных я ни разу не видел. Они были очень осторожны. Лямки мешка намяли мне плечи, и в тот день я решил расположиться на ночлег пораньше, чтобы утром встать отдохнувшим. Озираясь в поисках укромного места, где можно было бы развести костер и съесть мяса или сушеной рыбы из припасов, я заметил чуть приметный след, уводящий от тропы влево. Сделав с полсотни шагов, я оказался перед столь густой чащей, что вынужден был повернуть обратно. Тогда я попытался пойти в направлении противоположном. И снова уперся в густой подлесок. Вернувшись на тропу, я еще немного прошел вперед, и тут пошел дождь. На это раз я сделал всего двадцать шагов — я считал их, чтобы не потерять тропинку — и снова был вынужден остановиться. Опять я вернулся на тропу и пошел вперед. Кусты смыкались все теснее. Я шел, прихрамывая — правый башмак мне тер, на ступне вздулся волдырь, и ступать было больно. Я весь сосредоточился на этой боли и не сразу заметил впереди на тропе прогал между густыми зарослями. Я обрадовался, ускорил шаги, поспешая туда, а потом споткнулся. Глянув вниз, я увидел, что нога моя увязла в сети, лежащей на земле. Наклонился я, чтобы распутать узы, и тут услышал чей-то резкий сердитый вдох. Распрямился, а прямо передо мной из-за дерева явился человек. В руках у него охотничий лук, стрела уже на тетиве, а тетиву он старательно и спокойно натягивает, целясь мне в грудь. Я так и застыл на месте, стараясь казаться невинным и безобидным.

Незнакомец был не выше, чем мне по грудь. Одет во что-то вроде свободной рубахи из звериной шкуры, похоже, оленьей. Вместо ворота — прорезь в шкуре, а препоясана та рубаха широким ремнем из кожи того же животного. Рубаха ему до колен, на ногах кожаные штаны, длинные, длиною до самой странного вида кожаной обувки с загнутыми мысками. На голове остроконечная шапка, тоже из оленьей кожи. На мгновение мне почудилось, будто это подземный житель. Слишком уж он неслышно, как по волшебству, появился.

Он стоял неподвижно, не делая мне никаких знаков, только тихо прищелкнул языком. Тут же из-за других деревьев и из зарослей появилось с полдюжины его сотоварищей. Они были разного возраста — от подростка, не больше двенадцати лет, до мужчин куда более старших, у которых борода уже поседела. Однако точно определить их возраст было трудно, слишком уж морщинисты были все лица, да и одежка на всех одинаковая — из оленьих шкур. Однако не было среди них ни единого, кто бы мне доставал до плеча, и все на одно лицо: лоб широкий, и скулы широкие, а подбородок, напротив, узкий, отчего лицо обретало необычайные очертания, треугольником. А еще я заметил, что у некоторых глаза слезятся, будто слишком долго они смотрели на солнце. Тут я вспомнил рассказ Болли о снеге и льде, царящих тут долгие месяцы, и узнал то, что видел в детстве в Гренландии — болезненные последствия солнечной слепоты.

Они не были воинственны. Каждый имел при себе длинный охотничий лук, но целил в меня стрелу только тот, первый, да и то спустя какое-то время лук опустил, и напряжение ослабло. Затем воспоследовал краткий спор на языке, которого я не понял. И похоже, вожака у них не было — все, включая подростка, высказали свое мнение. Вдруг они повернулись и пошли, а один из них кивнул мне головой, мол, я должен идти за ними. Любопытствуя, я пошел за ними по пятам, по тропе. А они даже не оглядывались, здесь ли я, но зато я убедился, что их малый рост, не мешает лопарям — таково, как я думал, их имя, — быть отменными ходоками. Продвигались они по лесу с удивительной быстротой.

Бодрый этот бросок закончился в их становище. Кучка палаток стояла на берегу маленькой речки. Поначалу я так и думал, будто это только стоянка охотников, но, увидев женщин, детей и собак и даже колыбель младенца, висящую на дереве, понял, что это становище постоянное. Неподалеку были привязаны пять животных странного вида. Что олени они, то было очевидно, ибо их рога сделали бы честь лесным оленям, на которых я охотился с Эдгаром в Англии. Только телом они были вполовину меньше. Однако мелкота их как бы соответствовала людям, которые по норвежским меркам тоже были очень мелкими.