Комиссар 85-го истребительного авиаполка Панов, выживший в боях 1941 и 1942 годов, которые он и его товарищи проводили на устаревших истребителях, видел, что превосходство в воздухе наконец-то, после таких потерь, переходило к советским летчикам. Но, думая о летчиках немецких транспортных самолетов, с которыми сейчас боролся, он не мог не признать, что вообще-то они совершали «героические подвиги», летели «днем и ночью в самоубийственные рейсы через бескрайнюю снежную пустыню».[351]

Помимо вылетов на перехват бомбардировщиков, летчикам авиадивизии генерала Бориса Сиднева частенько в те дни приходилось сопровождать штурмовики, в том числе вылетавшие на штурмовку войск и техники, собранных Паулюсом для прорыва из котла навстречу Манштейну. Цель «не нужно было искать», в такой мороз немцы не могли не демаскировать себя дымом, пытаясь хоть как-то согреться. Да и спрятаться в голой степи, где только вдоль оврагов росли деревья и кустарники, практически невозможно. Командиры штурмовиков ставили цели своим эскадрильям, отводя каждой свой овраг, свое скопление немцев. Прилетавшие на выручку «мессеры» несложно было отпугнуть. Для таких летчиков, как Борис Еремин, как Дмитрий Панов, воевавших с сорок первого, переживших унизительные поражения и потерявших чуть ли не всех товарищей, с которыми начинали войну, это была уже другая война. «Веселая война», — характеризовал те вылеты Панов, только в сердце все равно была боль: «Но сколько нам пришлось выстрадать до этого веселья!» «Веселье» было страшным, но как закалились страданием сердца! Уходя от оврагов под Сталинградом после таких штурмовок, Панов смотрел назад. Дно оврагов было густо усыпано телами немецких солдат.[352]

К этому периоду относится письмо Раисы Беляевой подруге: «…Женька дорогая, я уже на самом настоящем фронте. Мечта моя сбылась… На фронте сбила двух истребителей противника, один раз сбили меня, выпрыгнула из горящего самолета на парашюте… Женя, все мои думы, мысли связаны с любимым. Хотела бы только одного — идти в бой за родину, за счастье многих людей, за нашу близкую встречу с ним на освобожденной от стервятников земле».[353]

Много лет спустя Маша Кузнецова — единственная из четверки Беляевой, кто вернулся с войны, удивлялась тому, что даже в такой тревожной обстановке они «умели радоваться жизни».[354]Молодость брала свое. Летчики часто собирались, чтобы попеть любимые песни, заводили патефон, «и по степи, изрытой воронками, неслись звуки фокстротов и танго, звучали модные тогда “Брызги шампанского” и “Рио-Рита”. Кто-нибудь брал баян, и отплясывали “цыганочку”». Катя Буданова танцевала не хуже, чем ее подруга Литвяк, только любила подурачиться, если на танцы кто-то приводил местных девушек: приглашала девушку на танец, представляясь Володей. Девушки сразу влюблялись в красивого летчика в хорошо сидящей форме, с буйными кудрявыми волосами, показывавшего в широкой улыбке красивые зубы. Однажды Катя, хохоча, рассказывала о том, чем закончились танцы с местной девчонкой. Продолжая играть роль бравого кавалера, она пошла проводить девушку. Но, дойдя с «Володей» до своего дома, та не спешила прощаться. Катя, у которой замерзли ноги, не знала, как ей сбежать. В конце концов, когда девушка «полезла целоваться», Катя в ужасе кинулась прочь.[355]

Звено Беляевой успело срастись с 9-м полком и подружиться с его летчиками, однако впереди ждала неизвестность: Шестаков давно уже сказал, что в его полку они не останутся. После того как Раиса Беляева осталась без самолета, ей дали понять, что новый она здесь не получит. Нужно было принимать решение, и Беляева его приняла.

Сведения о боевом вылете, который имел такие большие последствия, скудные и противоречивые. Вместе с Беляевой в воздухе тогда было все женское звено, однако Маша Кузнецова не оставила воспоминаний об этом эпизоде, а все остальные — Беляева, Литвяк и Буданова — погибли меньше чем через год. Все произошло во время очередного налета немецких бомбардировщиков на станцию Эльтон. На этот раз летели «Хейнкели» под прикрытием истребителей. Беляеву, по ее словам, подбили, и она выпрыгнула с парашютом. Буданова, Литвяк и Кузнецова продолжили бой. Раиса Беляева вернулась в полк только через несколько дней.[356]Интересно, что в мемуарах разных людей этот эпизод описан по-разному: кто-то пишет, что Беляеву ранило во время тренировки,[357]кто-то — что ее самолет сбили, однако она не выпрыгнула с парашютом, а совершила аварийную посадку, ветераны женского полка писали — видимо, со слов Беляевой — о прыжке с парашютом.[358]

Если до потери самолета Беляева, вероятно, еще надеялась завоевать доверие Шестакова и остаться в его полку, то теперь у нее не осталось никаких иллюзий. Летать Шестаков не давал, ссылаясь на состояние ее здоровья, однако она прекрасно понимала, что причина не в этом. По мнению Беляевой, оставаться в 9-м полку больше не имело смысла. Скорее всего, Беляевой, с ее властным и честолюбивым характером, надоело быть «вторым сортом» среди ребят-летчиков, все время надеясь, что наконец-то Шестаков разрешит полететь. Она решила вернуться в женский полк, снова собрав свою эскадрилью: оставшееся без командира звено Нечаевой и свое звено.[359]Не одна Беляева хотела вернуть летчиц в полк: Александр Гриднев, новый командир 586-го полка, также требовал, чтобы все летчики и самолеты вернулись на свое место. После гибели Клавы Нечаевой случай с Раисой Беляевой стал последней каплей; Гриднев начал действовать.[360]Вскоре руководство дивизии ПВО отдало соответствующий приказ. Узнав о нем, Клава Блинова и Тоня Лебедева сразу заявили Ольге Шаховой, что в 586-й полк возвращаться не хотят, предпочитают остаться в мужском полку. Точно так же повело себя и звено Раисы Беляевой: Маша Кузнецова, Лиля Литвяк и Катя Буданова не торопились собирать вещи.[361]

В самом начале декабря Борису Еремину, теперь командиру 31-го истребительного авиаполка, позвонил сам командующий 8-й воздушной армией Тимофей Хрюкин, который сообщил Еремину удивительную новость и отдал очень необычный приказ. «Слушай, тут такое дело… Саратовский крестьянин Головатый купил для армии самолет. Мы решили, что летать на нем будешь ты».[362]