В Елец они прибыли как раз на Ивана Купалу, причем крепость привела их всех в зело большое удивление. Ибо до сего момента ничего подобного ни Тимофею, ни кому другому видеть не доводилось. Во-первых, внутри городских стен домов практически не осталось. Привычных изб с тынами и воротами оказалось всего около десятка и все напротив ворот, а далее все дома были разобраны, и вместо них было построено четыре огромных домины высотой чуть меньше крепостных стен, со стенами из двойного ряда бревен и вообще без дверей. То есть снаружи казалось, что двери были, потому как в первом слое бревен дверной проем был прорублен и двери в нем навешены, а вот за ним — уже нет. Более того, эти вроде как навешенные двери были накрепко прибиты к косяку и стене, а затем еще и забиты тесом крест-накрест. В стенах этих домин были пробиты бойницы, но начинались они аршинах в шести от земли, так что до нижнего обреза нижнего ряда бойниц невозможно было допрыгнуть даже с лошади. На таком же уровне в стене была пробита и настоящая дверь, к которой вела длинная и крепкая лестница. Три этих домины были шагов тридцати в длину и ширину, а одна — самая дальняя от ворот — тянула на все пятьдесят. В трех меньших, как узнал Тимофей, помещалось по три сотни городовых казаков, а в большой — целый приказ московских стрельцов да один из самых больших, числом около семи сотен стрельцов.

Сама стена у крепости также была чудной — толстой, двойной и обращенной не только наружу, но еще и внутрь. На сооружение внутренней стены и пошел материал от разобранных городских домов, да еще и не хватило. Всю зиму собранная с ближних уездов посошная рать рубила окрест и свозила в Елец строительный лес… А на широком помосте из толстых бревен, коий эти стены соединял, было установлено множество пушек, чьи жерла в большинстве своем смотрели как раз таки не наружу, а внутрь, во двор. И это также навевало интересные мысли… Ниже, внутри сих бастионов, как это все именовалось, тоже были устроены помосты, а в стенах прорублены бойницы, через них можно было пулять из пищалей. Вход внутрь этих бастионов был возможен через несколько десятков дверных проемов, перекрывавшихся при необходимости огромными опускаемыми щитами из сосновых полубрусьев. А вот ворот у этой странной крепости не было. Вообще. Только две покосившиеся обугленные башни по обеим сторонам воротного проема такой ширины, что там могли пройти в ряд два десятка пешцев либо чуть не десяток всадников.

— Это мы басурмана внутрь заманивать будем, — пояснил Тимофею сотский той сотни, к которой приписали его класс, Меркушин. — Эвон цельну зиму эти хоромины ладили, столько народишку нагнали — ажно повернуться негде было.

Тимофей молча кивнул, но вопросы остались. Как его заманить-то? С какой стати басурман вообще на Елец пойдет, а не стороной его обойдет да на Москву не двинется? А если даже и подойдет к Ельцу — зачем ему всей силой в ловушку стен лезть? Влезет тысяча-другая… ну ладно, ну пусть десять влезет, обнаружит, что тут что-то не так, да на том и все. Пусть они все десять тысячи положат, что немало, конечно, но дальше-то что? Почитай, все войско здесь собрано, под Ельцом и Одоевом, а все остальные города и уезды — открыты. А ведь татары всегда широкой сетью идут, полон имают. Да даже ежели они этого своего поражения испужаются и обратно в степь побегут, это ж сколько народу они уже захватят, сколько городов, деревень и острожков пожгут. Тем более что городовые стрельцы с первой засечной линии, из Царева-Борисова, Белгорода, Валуйков, Оскола и острожков вокруг них, тоже все сюда согнаны. Эвон сумрачные ходят, поскольку велено им было свои родимые дома и хозяйство бросить и бежать к Ельцу. И хотя каждому объявлено царем за нажитое по пяти рублев серебром возмещения, все одно по сю пору ворчат. Ну да кому радостно на пепелище возвращаться-то?..

Однако через неделю стало ясно, что крымчаки отчего-то прут прямо сюда. Да так, будто им в Ельце медом намазано. Причем так прут, что даже бросили имать полон и пошли ходом. Первые разъезды появились у города три дни назад и были отогнаны ружейной пальбой. Ворота, конечно, никто восстанавливать не думал, но перед ними поставили гуляй-город, посадив туда два московских стрелецких приказа да установив два десятка пушек — чеглики либо ползмеи и полуторные пищали[46]. И только вчерась Тимофею наконец стало известно, почему оно так все случается.

Сначала он встретил своего знакомца, десятского теперь уже царева холопского полка. Тот, как выяснилось давно, еще при знакомстве во время учебы в школе, неплохо помнил по прежней своей службе и его отца, и дядьку Козьму. Он прибыл в Елец в составе конвоя, сопровождавшего всего одну телегу, которую подогнали к самой большой домине и сразу же выставили крепкий караул.

— Ой, дядька Панкрат, и вы здесь?

— Тимофей, — расплылся тот в улыбке, обнимая старого знакомого, — а чегой-то ты не в школе?

Тимофей развел руками:

— Так все ужо, дядька Панкрат, закончилась школа-то. Теперь я царев поместный воин.

— То добро, — кивнул десятский. — А как там твой дядька Козьма?

— Помер Козьма, — тихо ответил Тимофей, стягивая с головы шапку, — зимой помер.

Десятский тоже стянул с головы свой шлем, помолчал, а потом тихо сказал:

— Ну да вечная ему память, и да будет ему земля пухом. Добрый был вой, честный, стойкий. Слава богу, тебя уже в силе, наследником батюшкиным повидать успел. Будет ему что бате там рассказать… А ты где тут обитаешь-то? А то идем к нам, нас тут целая сотня.

Тимофей рассмеялся:

— Так и нас тут, дядька Панкрат, целая сотня. Почитай, весь выпуск. К стрелецким сотням приписаны. Как стрелки добрые. Велено, как басурмане полезут, в первую голову мурз выцеливать…

— Во-от оно что, — протянул десятский, — ну так и ладно, стрелки вы все добрые, справитесь.

— Вот только я одного не понимаю, дядька: с чего бы это татарам сюда переться? Чего им тут, в Ельце, медом намазано? Нет, задумка с воротами — понятная, в такую крепость, как Елец, сразу за стены ворваться — шибко соблазнительно, но сколько их сюда полезет-то?

Десятский покровительственно похлопал его по плечу:

— Да все полезут, можешь не сомневаться. Уж я тебя в том могу уверить.

— Да отчего ж? — удивился Тимофей.

— А вот этого, парень, я тебе сказать не могу, уж извини.

Тимофей окинул дядьку Панкрата цепким взглядом и медленно кивнул. Вот оно как… знать, все не так просто. Ну да скоро, видать, все узнаем. Он примирительно улыбнулся:

— Ну нельзя так нельзя. Сам знаешь, дядька Панкрат, нам, что такое тайна, ведомо. — И, решив не продолжать эту тему, задал вопрос, который тоже был ему зело любопытен: — А не скажешь ты тогда, чего это ваши ту телегу, что поставили у дальней и самой большой домины, в коей цельный московский стрелецкий приказ сидит, зело охраняют?

Дядька Панкрат расплылся в усмешке, будто Тимофей его чем-то вельми порадовал, но ответил точно так же, как и на первый его вопрос: