— Теперь будут тебя дразнить «карзубым»! — говорила Паша.

У старшего сына начались выпускные экзамены в школе, и тут Санька заболел корью. Паша изолировала его в одной комнате, Иван, не болевший корью в детстве, ночевал на работе. Но, как Паша ни старалась, на последнем экзамене, по немецкому, Борьке сделалось плохо. Он еле добрался до дома с другом на велосипеде и свалился в бессознательном состоянии. Болел тяжело, и Паша ночами молила Бога, вспоминала, как везла сына из Казахстана, как радовалась, что обрела его вновь.

Она извелась, пока через несколько дней Боря не посмотрел на неё ясными глазами и попросил есть. Паша считала, что произошло чудо, что её молитвы были услышаны наверху.

Если ещё неделю назад она думала, какую медаль получит её сын — золотую или серебряную, то после его выздоровления ей было всё равно. Тем более что на школу пришли разнарядки только на две медали, и золотую получил племянник директора школы. У сына среди пятёрок каким-то непостижимым образом затесались две четвёрки (хотя в текущем году он был круглым отличником), и за успехи в учёбе ему вручили двухтомник стихов Николая Тихонова.

Когда сын окончательно выздоровел, он удивил Пашу, протянув ей вырезку из газеты с объявлением о наборе абитуриентов в Николаевский кораблестроительный институт.

За этот год он подрос, уже был не мальчик, а юноша. На худом лице выделялся нос с веснушками. Зачёсанные назад светлые волосы он всё время поправлял, и в его глазах, похожих на Ванины, уже успела появиться совсем не мальчишеская грусть.

Паша чувствовала: что-то не так! Он мог выбрать себе институт поближе, в Воронеже, но здесь было явное стремление уехать подальше. Конечно, ещё в Таловой он строил кораблики из коры с парусами, пускал в воду и бежал вслед, пока кораблик не прибивало к повороту реки. Начинал с маленьких, потом строил побольше … Да и книг о путешествиях по океанам у него было много, он зачитывался ими. Но сердце женщины подсказывало: его задумчивость и молчаливость связаны с другим.

К нему часто приходила Светлана, вместе с его другом Толиком, и всюду их можно было видеть втроём. Но вот после выпускных экзаменов Светлана пропала, а на её вопрос, куда Светлана будет поступать, сын раздражённо ответил: «А не всё ли равно, мама?»

Было в этой девочке что-то светлое, лёгкое, в её глазах и милом личике крылось непритворное удивление всему, что её волновало, она, видимо легко со всеми сходилась, легко дарила дружбу двум друзьям, танцевала с ними, развлекалась. А потом неожиданно вышла замуж и исчезла с горизонта. Приехал лётчик и забрал нашу Свету, ставшую привычной спутницей сына. «Первая рана на сердце! — думала Паша. — Но не последняя.»

Они с Иваном не стали отговаривать от выбранного института.

— Ты теперь мужчина, с аттестатом зрелости и хорошими знаниями! Дерзай! — сказал ему отец, а мать потихоньку стала собирать сына в дорогу. Она решила ехать с ним, чтобы всё увидеть своими глазами.

Тут неожиданно явился брат Володя: вальяжный, в добротном костюме — новоиспечённый председатель колхоза — тридцатитысячник, вылез из газика перед домом. Как всегда, с подарками, с водкой. Борьке привёз серые брюки-клёш, сестре — платье.

Год назад Володя приезжал в Давыдовский райисполком по делам и увидел там красавицу Лиду, работавшую землеустроителем. Это была одна из тех женщин, которые при тонкой талии имеют пышную грудь, дивные карие глаза и настолько яркую внешность, что мужчины перед ними робеют, к тому же у неё был командный голос. Володя зачастил с визитами в комнату, где работала Лида. В следующее появление в Давыдовке он пришёл из райисполкома к Марчуковым и заявил:

— Паша, я один отсюда не уеду! Накрывай на стол, она вечером придёт к нам в гости!

— Да кто придёт, ты сказать можешь?

— Лида придёт!

— Ах, Лида! Так бы прямо и сказал! Я всё смотрю на неё и думаю: да что у нас, мужики перевелись?

Уже через день он увёз Лиду в своё Белогорье, и там они сыграли свадьбу. В этом году летом у них родился первенец — Серёжа. И теперь счастливый отец предлагал «обмыть» рождение сына, окончание Борькой школы и его будущее удачное поступление в институт. Сам фронтовик и орденоносец закончил в пятьдесят третьем Воронежский зооветеринарный институт и в числе тридцати тысяч подготовленных кадров — руководителей, так необходимых селу, был направлен в Белогорье. Борька во все глаза разглядывал своего дядьку, чем-то изменившегося с той поры, каким он знал его в «Комсомольце».

— А что, Борька, знаешь, какой самый любимый предмет был у меня в институте? Биология! Перед этой наукой, брат ты мой, будущее! Вот посмотришь. а ты не забыл, как я тебя плавать учил? Вот она — биология: ты сразу поплыл!

Как тут забудешь! Он вывез на лодке Борьку на середину совхозного пруда в «Комсомольце» и выбросил его в воду.

Володя сам разливал водку по рюмкам, но Иван отказался:

— За меня Паша, наша фронтовичка, выпьет с тобой рюмку, а я — вот это, — и он показал на бутылку кагора.

— За сына моего, Серёжу! Я так назвал его в честь Есенина. Ей-богу, если бы я не был ветеринаром, то стал бы поэтом!

Володя хорошо выпил, проспался и уехал с хорошим настроением: его колхоз вышел в передовики, и Киселёв чувствовал себя здесь, на фронте сельхозработ, победителем. Иван знал, какими методами управляет Володя. Тот сам про себя говорил: я любого «языка» возьму, любому, если надо, руки выкручу! «Выкручивание рук» у него всегда сопровождалось отборной матерщиной. Колхозники его боялись.

Паша съездила с сыном в Николаев и вернулась, не дожидаясь конца экзаменов. Николаев оставил в памяти духоту, горячий ветер с пылью, ощущение провинции, хотя бы по сравнению с Воронежем. Вскоре пришло письмо: «Папа, мама — я поступил!!!» — именно так, с тремя восклицательными знаками.

Паша уже забыла, когда Борьку приняли в комсомол, а на следующий год, пятьдесят пятый, Саньку приняли в пионеры. И в этот третий, последний год жизни в Давыдовке, произошло третье несчастье с мальчиком, на шее которого красовался красный галстук. Санька перевязывал галстук после школы на другую рубашку, чтобы бегать с ним на улице. Этот красный платочек, может, и стал виной несчастья, да и вся трагическая история вдруг неожиданно приобрела значение подвига.

Саньку принесли домой взрослые мужики с рваной проникающей раной под мышкой, из которой сочилась кровь и шли какие-то пузыри. В этот погожий сентябрьский денёк все были дома. Паша немало видела в своей жизни ран и не теряла при этом самообладания, но это был её сын, и она запаниковала. На этот раз она не кричала и не плакала, но побледнела, отозвала Ивана в другую комнату:

— Ваня! У него пробито лёгкое! Ты видел пузырьки воздуха? Надо срочно везти в больницу!

В больнице нашли только проникающее ранение в мягкие ткани, рану обработали и зашили.

Врач, накладывающий швы, спросил:

— Ну что, герой, в каком сражении получил рану?