Это, не сомневаюсь я, была совершенно дурацкая книжка с ужасными иллюстрациями, но она до сих пор имеет на меня огромное влияние. Когда в марте начинается вдруг метель, я сразу вспоминаю картинку: мятежный Март, пригорюнившись, сидит на завалинке и дуется на весь мир, пока смазливые братцы пробиваются к нему сквозь непогоду. Я к этому агрессивному ублюдку отношусь с пониманием и сочувствием. Пусть себе выкаблучивается, ладно, я подожду.

Однажды снег в марте шел в городе Одессе. То есть, наверное, не однажды, а не раз, но мне запомнился только один снегопад накануне Восьмого марта, не то в семьдесят девятом, не то в восьмидесятом году прошлого столетия.

Поскольку был канун Восьмого марта, родной отец отправил меня на Соборную площадь покупать цветы разнообразным бабам. Двум родственницам и одной зазнобе. Три букета то есть.

На все про все папа дал мне червонец. Он был не жадный, скорее наоборот, просто не ориентировался в ценах на цветы в канун вагинального праздника. И я тоже не. Поэтому когда папа сказал: «А на сдачу можешь пойти в кафе-мороженое», это не прозвучало как издевательство. Хотя должно было бы.

Короче. Снег валил крупными хлопьями, почти все бабки-цветочницы разбежались, остались только самые стойкие и еще несгибаемые грузины с запредельно дорогими гвоздиками, к которым и соваться не стоило. Самый убогий, занюханный букетик из трех тюльпанов стоил в тот прекрасный, незабываемый день, как оказалось, пять рублей. Оно и к лучшему, потому что купить эту увядшую пакость мне бы все равно эстетическое чувство не позволило. Оно у меня уже тогда было о-го-го (и успешно заменяло мозги и нравственный закон, который, теоретически, где-то внутри).

Ну то есть, казалось бы, ужасно, но мне как-то неожиданно все понравилось. И полупустой цветочный рынок на Соборной площади, и сугробы на прилавках, и румяные от холода старухи с тюльпанами, и рыхлые снежные шапки на дорогих грузинских гвоздиках. В дальнем углу кто-то зачем-то развел костерок, снежные хлопья падали в огонь и таяли, и это тоже было здорово, так что живот ныл от тоски по прекрасному незнамо чему.

Тут, как положено в сказке, случилось чудо. Откуда ни возьмись, появилась бойкая старушка-гномица, ростом мне по пояс, с лукошком подснежников. То есть уже готовых мини-букетиков из белых цветов, аккуратно завернутых в зеленый лист. Букетики эта святая продавала по рублю, то есть можно было купить по два каждой папиной бабе (чтобы связать потом по-сиротски тощие букетики в один побольше) и все равно остаться с кучей денег. Невероятная удача.

Снег тем временем валил и валил. Было ясно, что троллейбусы или уже не ходят, или вот-вот встанут. И мне пришло в голову, что рубль из сэкономленных денег можно потратить на такси. Потому что до дома пешком часа полтора идти, а погода, мягко говоря, не вдохновляет.

Не знаю, где как, а у нас в Одессе в ту пору уже вовсю промышляли частным извозом, поднимаешь руку, и сразу кто-нибудь останавливается. И опять же, не знаю, где как, а у нас водители любили брать несколько разных пассажиров, кому более-менее по дороге. Собственно, до сих пор так делают, как показывает мой скудный прошлогодний опыт. Поэтому, когда возле меня остановилась машина, на переднем сиденье которой уже сидел пассажир, это меня не удивило.

Пассажир был черен, как зимняя ночь в пустыне. В смысле он был негр. Несчастный, продрогший, в серой кроличьей шапке, такие шапки были почему-то почти у всех африканских студентов, мы думали, что шапки им выдают на въезде в СССР, вот буквально на границе. Может, кстати, так оно и было.

Выслушав мои пожелания по маршруту, водитель кивнул — дескать, садись, дитё, довезу. Только сначала этого красавца подбросим до Института связи, сказал он, указывая на черного пассажира. «Красавец» встрепенулся, закивал: инцитутавязи, инцитутавязи! И мы поехали.

Вскоре (возле Нового рынка, если кому интересно) машина вдруг заглохла. Водитель поднял капот, какое-то время повозился, обреченно вздохнул, выматерился себе под нос и велел нам с негром идти восвояси. Сломалось все к бениной маме, сказал он.

Мы с негром материться постеснялись, тоже вздохнули и вышли из машины. И пошли искать другую. Не то чтобы вместе, но и не слишком удаляясь друг от друга. Ясно же, что, если поймаем машину, оба в ней и поедем дальше.

Реальность тем временем дивным образом переменилась. Начать с того, что машин на проезжей части не было, то есть действительно не было, вообще ни одной, не только такси, а даже грузовика какого-нибудь завалящего. Мы с негром как-то очень долго куда-то брели сквозь метель не разбирая дороги, машин по-прежнему не было, и мне все это очень нравилось, потому что врожденное эстетическое чувство говорило, что брести сквозь метель с охапкой подснежников в обществе лилового негра — это очень круто. И оно было совершенно право.

Наконец мы наткнулись на такси, которое никуда не ехало, а просто стояло у тротуара. Мы очень обрадовались. Негр завел свою песню про «инцитутавязи», а я свою, про Шампанский переулок. Таксист тоже обрадовался, и мы поехали.

Мы даже проехали несколько кварталов. Эта машина заглохла уже неподалеку от улицы Островидова, где стоит кирха, а за кирхой «инцитутавязи», куда стремился мой черный товарищ по несчастью. Поскольку города бедняга не знал, а других машин не было, мне пришлось его туда отвести, практически за ручку. А сперва — объяснить, что я могу это сделать. Нормального человеческого русского языка черный брат не понимал, пришлось поэтому воздеть руку в требуемом направлении и гаркнуть: «Инцитутавязи!» Он сразу все понял, и мы пошли вперед, понукаемые метелью. Полуразрушенная кирха в ореоле снежных вихрей являла собой самое прекрасное и фантасмагорическое зрелище, какое мне когда-либо приходилось видеть наяву. Во сне случались встряски и посильнее, но мало ли что во сне.

Дальнейшее я припоминаю смутно. Точно помню, что черный брат был доставлен в Институт связи. Точно помню (хоть и не представляю, как это получилось), что сразу после этого мне удалось заблудиться и забрести в какие-то немыслимые трущобы. Помню также, что мне было очень хорошо в ходе этой прогулки. И совсем не холодно.

А потом метель как-то внезапно прекратилась, откуда-то появился очередной извозчик, который без аварий и иных приключений довез меня до дома, впрочем, не за рубль, а за два, уж очень далеко мне удалось забраться.

Это были две уважительные причины любить мартовский снег, спасибо за внимание.

+++

Мне было лет шесть, когда со мной поссорились все дети во дворе. То есть человек шесть ровесников, с которыми вместе играли, катались на роликах, ходили в кино в Дом офицеров и вообще делали все, что положено делать вместе детям.

Почему поссорились — неважно, но в результате мои дворовые друзья даже ходили жаловаться моим родителям, у которых, кстати, хватило мудрости сказать им, что ябедничать стыдно. А меня даже не стали ругать. Но сам факт совершенно меня убил: друзья! на меня! наябедничали! родителям! ну все, конец света, больше никогда-никогда слова им не скажу и, как зовут, забуду.