Весь следующий день посвятил откапыванию и оборудованию первой в своей жизни селитровой ямы. Поместил ее на юго-восточном склоне — других поблизости не было. Взяв за базовые размеры метр шириной, три метра длиной и сорок сантиметров глубины, на глазок выкопал яму, землю в виде полукруглого бруствера равномерно распределил по кругу. Затем вокруг бруствера прокопал обводную канавку, чтобы талые воды и дождь не попадали в яму, и начал выдумывать, как ее накрыть. Остановился на иве, как наиболее ровном, доступном и подходящем к обустройству крыши материале. Сплетя из нее двускатные секции крыш чуть меньше метра длиной, тремя накрыл свою яму. Выклянчив у родичей пару снопов соломы, до вечера укрыл каркас соломой. Подумав, что необходима небольшая тележка для доставки свежего навоза из хлева в яму, пошел к Степану и заказал им тачку, начертив подробные размеры и объяснив, как, что и где крепить. Тачка была им пока незнакома. Ничего, люди оценят простоту и надежность этого нужного в хозяйстве инструмента.

* * *

На следующий день выехали из села, когда солнце уже высоко поднялось над небосводом. Ждали Непыйводу с казаками. У них с собой была закрепленная между двух лошадей небольшая легкая лодка на три-четыре пассажира максимум. Дождавшись их, все вместе легкой рысью двинулись сквозь Холодный Яр к чумацкой дороге и после полудня въехали на знакомую мне поляну, где нас поджидали Остап, Сулим и Давид. Все это время они разъездом дорогу и окрестности контролировали и последнего полуживого «языка» стерегли. Он слегка изменился. Кто-то удалил ему разбитый глаз и прижег огнем пустую деформированную глазницу — видимо, чтобы упредить воспаление.

Народ подготовился к нашему приезду. В двух небольших казанках дымилась свежеприготовленная каша, между двумя заводными лошадьми были устроены из кожи и дерева носилки для «языка». Перекусив кашей и пирогами, погрузив связанного казака, мы тронулись в путь по узким тропинкам Холодного Яра, не выезжая на основную дорогу и выслав передний дозор, явно избегая встреч с носителями разума. Мое видение с возами и товаром легко накрылось медным тазиком, что будет мне впредь наукой. Не фига обременять видение ненужными деталями, не влияющими на конечный результат. Атаман не пропустил возможности вставить мне шпильку — легкую, чисто для порядка, чтоб не забывал, кто в доме батька:

— А что, Богдан, ошибся, выходит, святой Илья? Без возов едем, не по дороге. — Ехидно перечислял все несоответствия.

— Моя вина, батьку, недоглядел, спешил вам рассказать, а оно вон как вышло. Не зря люди говорят: кто спешит, тот людей смешит. Оно, по уму, обождать нужно было. Первое видение плохо видно, все как в тумане, время проходит — снова тебе показывает, уже лучше все тебе видно становится, а когда третий раз, тут уже как будто перед глазами все стоит. Поспешил я, батьку, опростоволосился. Нет теперь веры моим словам.

Я тяжело вздохнул, невыносимо переживая от такого позора. По крайней мере, мне хотелось верить, что так это выглядит со стороны.

— Вон оно как получается, с видениями. Сколько лет живу, а такого не слыхал. Да ты себя не казни так, Богдан, дело для тебя новое, видения-то только сейчас видеть начал, поспешил, так оно понятно, дело молодое, главное, что ты корень верно узрел. Верно, узрел ты корень, Богдан?

Атаман испытующе глядел на меня. Если перед этим у нас с ним была интеллектуальная разминка на тему «Сделайте из черного белое и наоборот», то это уже был вопрос. Он означал простую вещь: не уверен — не обгоняй. А решился — вся ответственность на тебе.

— Не сомневайся, батьку, три раза глядел, десять сабель останется с мурзой, остальные дозором пойдут. Тут мы его и повяжем.

— А с казаками как? Все целы останутся или погибнет кто? Что тебе святой сказал?

Это уже был даже не вопрос. Это была лотерея. Можно было начинать растекаться мыслию по древу и наводить тень на плетень, но это автоматом ставило под сомнение предыдущее утверждение.

— Все живыми вернутся, батьку, никто не поляжет. Это было рисковое предположение, но не очень.

В таких операциях либо без потерь, либо никто не возвращается. От случайностей, конечно, никто не застрахован, но народ ехал опытный, глупостей уже наделавший и на чужие глупости насмотревшийся. Так что случайных проколов со стороны исполнителей быть не должно. Все остальное было мной продумано в деталях — еще той ночью, когда выяснял с напильником в руках все мелочи и заставлял вспоминать допрашиваемого казака вещи, на которые он никогда не обращал внимания.

— Смотри, Богдан, думай добре. Ты казак смелый и смерти не боишься, то я добре знаю, но смерть — она разная бывает, — без угрозы, но очень серьезно сказал атаман и продолжил: — Долго у меня душа не лежала десятком, без коней на тот берег плыть. Но остальным-то в душу запало, что ты сказал, вот и склонили они меня втроем на твою сторону, Богдан. В одном вы правы: без того мурзы беда может случиться. А по-другому его добыть нельзя. Но подумай еще раз, время терпит. И добре думай головой своей. Не додумаешь чего, уже думать не сможешь, — простенько, но со вкусом подытожил атаман и ускакал вперед.

Заночевали мы на небольшой поляне и с утра продолжили путь. Ехали еще осторожней, чем вчера. До запланированной встречи оставалось полтора дня. По полученным сведениям, Фарид будет их ждать завтра, с полудня до вечера.

После полудня Сулим из переднего дозора прискакал к атаману и сказал, что, по его разумению, пора выезжать на дорогу. Нужная круча с оговоренным местом должна быть рядом. «Язык» подтвердил, что нужное место рядом, и, расположившись на ближайшей поляне, мы стали ждать, когда атаман, который взял с собой «языка», Сулима, Непыйводу и Ивана, вернется из разведки. Сами тем временем взялись обустраивать лагерь и собирать сушняк. Пока они вернулись, мы успели поставить казаны на костер. Приехал атаман довольный: противоположный берег был пустой, можно было начинать операцию. Отправив молодых, то есть меня, Давида и Демьяна, тоже оказавшегося в числе восьми казаков из нашей деревни, которых выбрал атаман, копать могилу, атаман с остальными казаками, усевшись возле костра, принялись обсуждать, когда и как лучше форсировать Днепр. Когда мы вырыли могилу, атаман велел развязать и привести пленного. Зная, что он не особо может ходить с разбитыми коленями, привел лошадей с носилками к могиле, и мы вдвоем с Давидом вытащили его, размотали веревки и поставили вертикально.

— Становись на колени, казак, и читай молитву: отмучился ты, скоро предстанешь пред светлые очи Отца нашего Небесного, — обратился атаман к пленному.

— Он не может стать на колени, батьку, у него колени разбиты, — объяснил я заминку со стороны пленного.

— Читай стоя, — не стал возражать атаман. Пленный беззвучно, одними губами прочитал «Отче наш» и трижды перекрестился.

— Пусть простит тебе Господь твои грехи, — промолвил атаман и выразительно кивнул мне.

Вот почему-то я был в этом заранее уверен, что из всех стоящих рядом он выберет именно меня. Одним слитным движением я выхватил кинжал и воткнул пленному в пустую глазницу, одновременно протягивая дальним концом клинка вдоль всей затылочной области. С негромким хрипом, уже мертвый, он упал нам под ноги. Не знаю, что за испытания мне атаман устраивает и что он увидеть хочет, но, как говорил один умный человек, не знаешь, как быть, — будь самим собой. Почистив кинжал о жупан покойника и вложив его в ножны, стал ждать дальнейших распоряжений.