Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Схожий рассказ я услышал и от известного историка советской эпохи Виктора Тополянского, который был хорошо знаком с генерал-лейтенантом Львом Александровичем Безыменским. В 1989 году в районе метро «Аэропорт» (там, где в советские годы были построены многочисленные дома для наиболее заслуженных членов Союзов советских писателей, художников и композиторов) были кем-то разбросаны антисемитские листовки с призывами к еврейским погромам. Лев Александрович очень этим обеспокоился и прежде чем прямо идти в идеологический отдел ЦК партии решил посоветоваться со своим приятелем – начальником Пятого управления КГБ Филиппом Бобковым. Но тот его успокоил – нет смысла волновать руководство, это мы сами разбросали, чтобы проверить реакцию населения.
Не менее странным было тогда нашумевшее трагическое дело Смирнова-Осташвили, который придя в зал Союза писателей начал выкрикивать антисемитские лозунги. Естественно, это вызвало скандал, множество возмущенных статей в прессе, в отношении самого виновника было возбуждено уголовное дело о хулиганстве. Вот как описал Андрей Кирпичников в «Ежедневной гласности» от 25 июня 1990 года первое судебное заседание (фотографии полностью подтверждали описанное):
МОСКВА. 24 июля в московском городском суде состоялось первое слушание дела по обвинению К. В. Смирнова-Осташвили, одного из организаторов погрома в Центральном доме литераторов. Задолго до начала процесса зал был полон. Среди присутствующих выделялась большая группа юнцов в черных рубашках, кожаных куртках со значками с изображением Георгия Победоносца. К началу слушания сторонники Осташвили занимали примерно половину зала.
Состав суда: председатель – Муратов С. А., народные заседатели Щербаков и Балашов, прокурор Колесникова А. А. и адвокат Бейрулина С. В.
Прежде всего Осташвили потребовал, чтобы Ю. Черниченко покинул место рядом с прокурором и заявил протест против выступления Ю. Черниченко в роли общественного обвинителя. Затем Осташвили сделал заявление об отводе адвоката С. В. Бейрулиной, мотивировав это не личными или профессиональными качествами, а ее принадлежностью к Московской городской коллегии адвокатов, состоящей, по словам Осташвили, более чем на 65 % из евреев. «До тех пор, пока в МГКА сохраняется этот национальный перекос, – сказал Осташвили, – он не будет пользоваться услугами московской адвокатуры». К. Осташвили призвал суд и присутствовавших западных корреспондентов дать ему возможность нанять адвоката в демократической западной стране, в частности, в Швеции, Финляндии или Швейцарии. Адвокат С. В. Бейрулина и прокурор А. А. Колесникова признали это желание правомочным, однако суд, после короткого совещания признал заявление подсудимого необоснованным и просьбу его отклонил. С этого момента обстановка в зале накалилась. Маленький зал суда уже не мог вместить всех желающих, число которых перевалило за 200 человек. Ввиду того, что громкоговорителя в зале суда установлено не было, представители прессы столпились прямо перед столом, за которым заседал суд и действительно мешали его работе. Тем временем Осташвили продолжал выступать с заявлениями, в частности, реагируя на решение суда, посетовал, что на Нюрнбергском процессе нацистам дали нанять своих адвокатов, а вот ему не дают. Кроме того, он потребовал удалить из зала «ту часть прессы, которая придерживается левых экстремистских взглядов». Как выяснилось в очередном перерыве (не имея возможности навести порядок в зале, суд то и дело уходил на перерыв) экстремистской и просионистской, по мнению Осташвили, является вся отечественная пресса, как формальная, так и неформальная, за исключением «Нашего современника» и «Литературной России». Осташвили обвинил журнал «Огонек» в сознательном искажении его выступления в ЦДЛ. «Я назвал их просто «ублюдками», а «Огонек» вставил «еврейские ублюдки», и смысл сразу изменился». После долгих и безрезультатных воззваний к залу и прессе суд заявил, что не видит никакой возможности продолжить заседание и объявил перерыв до 25 июля. Это подлило масла в огонь. Распоясавшиеся «патриоты» всех возрастов набросились на некоторых представителей прессы и присутствовавших евреев. Если бы все это происходило в любой другой демократической стране, то высказанного ими хватило бы для возбуждения доброго десятка дел все по той же статье 74 ч. 2 УК РСФСР, которая инкриминируется Осташвили. В дверях показалась группа коренастых коротко стрижанных мужчин, являющихся, по непроверенным данным, членами секции карате при ЦК ВЛКСМ и входящих в состав боевиков «Памяти». Большая группа «патриотов» обступила молодого еврея, бросала ему в лицо оскорбительные фразы, провоцировала на потасовку. Раздавались крики: «еврейская морда», «ублюдок», а одна немолодая дамочка поинтересовалась, скольких славян он убил, ведь «рыжие всегда убивали славян». Молодой человек был действительно рыжий. По-видимому, лишь большое количество журналистов спасло юношу от расправы. Как ни странно, в зале не оказалось милиции. В то же время на втором этаже, где разбиралось какое-то уголовное дело, в коридоре находилась большая группа вооруженных солдат ВВ с резиновыми дубинками. Лишь под самый конец в зал суда вошел ухмылявшийся майор милиции, не обращавший, впрочем, никакого внимания на оскорбительные выкрики «патриотов». Тем временем чернорубашечники собрались внизу у входа, и группе журналистов пришлось выводить некоторых евреев из зала суда под охраной.
Тем не менее состоялось и второе заседание суда, и Осташвали – судя по его реакции – совершенно неожиданно, чувствуя себя победителем и в полной безопасности, получил три года лагеря. Остальное я знаю от сторонников «Памяти» и немногочисленных друзей Осташвили. Был он человеком, действительно, маниакально антисемитски настроенным, но очень наивным. Попав в лагерь, почти сразу же стал требовать от администрации, чтобы его немедленно выпустили, обвинял теперь уже охрану в том, что она куплена евреями, и ссылался на какие-то данные ему обещания. Его, естественно, никто не выпустил, через год после суда его нашли повешенным то ли в ШИЗО, то ли в ПКТ лагеря. Сперва было объявлено, что он покончил собой, затравленный,