Студень мышц леденеет. Что собирается делать этот озлобленный безумец? Неизвестность пугает больше, чем возможная боль. Намного больше.

— Иди-ка сюда, моя копотная радость!

Феечка, опасливо косясь в мою сторону, садится на дядину ладонь и послушно складывает крылья.

— Ты давно мечтала о свободе, не так ли? Ты получишь её. Совсем скоро. Но сначала ещё немножко послужишь. Этот человек причинял тебе вред, верно? Сейчас ты сможешь ему отплатить. Сторицей!

Наверняка, занавеси взметнулись вихрем, когда дядя начал развоплощение феечки. Я ничего не чувствовал. Только с ужасом и восхищением смотрел, как частички дыма, составляющие плоть зверька, расцепляют свои объятия, превращаясь в полупрозрачное облако вдвое больших размеров, чем прежний чёрный уродец.

Губы Трэммина сложились в трубочку, подули на закопчённый туман над ладонью, сотворили из бесформенного пятна вихрь, закрутили тугими кольцами, переплавляя в...

Я не верил собственным глазам.

Гибкое длинное тело, сверкающее всеми оттенками золота, опушённое алыми искрами и увенчанное подобием головы с жадно раскрытой пастью, в глубине которой багрянец переходит в черноту. Не думал, что дядя способен призвать саламандру из останков мелкого духа. Мне следовало оценивать господина старшего распорядителя гораздо выше. И обходить стороной. Самыми дальними задворками.

— Нравится?

Он поднёс обвившуюся вокруг ладони змейку поближе к моему лицу.

Горячо. Безумно горячо. Но этот жар не из тех, что обжигает плоть. Хаос не прекращающих движение, раскалённых, шершавых, ощетинившихся острыми кончиками нитей. До такого и дотрагиваться страшновато. Дяде хорошо, он не способен ощущать Силу, как тепло. Но я-то — другое дело. Я...

— Помнится, ты говорил, что не можешь видеть чары, а только способен прикасаться к ним. Для тебя они, как ниточки, верно? Какие-то теплее, какие-то горячее... Я не забыл. Ничего не забыл, любезный племянничек. Любопытно, как именно ты ощутишь эту красавицу?

Нет. Не надо. Всё, что угодно, только не это!

— Молчишь? А знаешь, я бы пощадил тебя. Если бы услышал, как ты молишь о пощаде. Но чего не дано, того не дано.

Онемение мгновенно захватывает остатки челюстей и подбирается к горлу, из которого всё, что удаётся выдавить, звучит лишь тихим хрипом.

— Как печально... Я столько лет мечтал услышать твои мольбы, а теперь вынужден обойтись без них. Ну ничего, зато мне достанется кое-что другое. Увидеть, как ты теперь уже окончательно перестанешь быть магом!

Он заходит мне за спину. Наверное, наклоняется, отпуская огненную змейку. Ручейки раскалённого масла начинают свой бег по моим пальцам. Всё быстрее и быстрее. Всё больнее и больнее.

Отпугнуть? Не удастся. Если только собрать всё, что есть, но тогда придётся наполнить руки огнём и изнутри. Ещё. Ещё. Ещё... Я же ничего не теряю?

Кровь закипает, наполняя сосуды так туго, что они едва ли не лопаются. Чувств нет. Одна только боль. Снаружи, внутри, везде. Боль с лицом дядюшки, заботливо и пытливо глядящим мне прямо в глаза.

Даже слёзы похожи на кипяток. Или мне только кажется? Они испаряются, даже не успев добраться до уголков глаз, не то, что сползти на щёки.

Саламандра не останавливается, скользя по беспомощным пальцам, и огонь внутри меня тоже прибывает. С каждым вдохом, разрывающим пересохшие от непонятной жажды лёгкие.

Волна с трудом накопленного жара прокатывается по всему телу, сталкивается с пламенем саламандры и... рассыпается тысячами капель. Каплями ночной росы. Холодными и безжизненными.

Я ничего не теряю. Я уже всё потерял.

* * *

— Тебе вовсе не нужно всё время сидеть со мной.

Тай обиженно хлопает светлыми ресницами:

— Мне не трудно. А ты не хочешь? Почему?

Почему... Что мне ответить?

Сослаться на собственную мужскую гордость, заходящуюся в плаксивой истерике? Укорить кузину в никчёмной трате времени, когда за порогом чердака взывают о внимании сотни куда более важных и нужных дел? Выставить вон вовсе без объяснений?

Можно. Вот только...

У кровати толпится множество лживых и крайне услужливых причин, зато одной-единственной, настоящей правды я сказать не смогу. Язык не повернётся. Потому что вслед за признанием... А что придёт за ним? Что стоит за дверью, терпеливо ожидая своей очереди? Не знаю. Не могу угадать. И до смерти боюсь проверять. Боюсь приоткрыть створку и встретится лицом к лицу... с пустотой.

Странно, я ведь никогда раньше не боялся неизвестности. Наверное, потому что у меня была цель. Научиться заклинать. Жениться. Обзавестись наследниками. Сохранить память об искусстве, которым испокон веков славен род Нивьери. Целей было много. Или одна, но большая. Огромная, вместившая в себя всё, что только нужно человеку, чтобы... Продолжать жить, а не торопиться сбежать за Порог. Но мой великан оказался уязвимее карлика и теперь корчится в судорогах, поверженный и растоптанный.

Почему мне не нравится твоё присутствие, Тай? Причина очень проста.

Мне стыдно смотреть тебе в глаза. Потому что, пожалуй, впервые за всю свою жизнь, за все двадцать восемь лет то беспечного, то горестного существования на свете я чувствую себя по-настоящему бесполезным...

Когда невидимый, зато осязаемый огонь саламандры разбил в пух и прах мою оборону, прорвал плотину и ринулся вглубь плоти, я на какое-то время перестал понимать, что происходит. Наверное, испугался. Хотя... За мгновение до поражения уже было понятно: проиграл. Проиграл всё, что имел и что надеялся заполучить. Поэтому о страхе речи не шло, просто дыхание остановилось. Совершенно. Последний вдохнутый глоток воздуха забился в груди, как пичуга, попавшая в когти коршуну, а я будто вмиг разучился дышать. Если кто и испугался, то, наверное, дядя. Если, разумеется, не желал видеть мою смерть так скоро. Жаль, что не помню выражение его лица, да и вообще, как и когда был вытащен наружу и брошен на заднем дворе необитаемого домика где-то в Подмётных кварталах.

В чувство меня привела роса. Липкая, холодная, похожая на пот. Её капельки на моём лбу слились в одно большое озерцо, струйками новорожденных ручьёв стекли по переносице прямо в глаза, и я понял, что всё ещё жив. Но вместе с этим пониманием пришло и другое, более мерзкое и отвратительное.

Дядя не собирался меня убивать. И правда, зачем? Если ненависть, наконец-то явленная им, правдива, то я могу не волноваться за свою жизнь. Нисколечко. Ведь что всего приятнее мстителю? Наслаждаться своим деянием. А какой прок от трупа? Закопают, и никакой памяти не останется. Зато, когда итог мщения продолжает топтать землю... Наверное, это восхитительное чувство. Не знаю. Не хочу даже думать.

— Тебе стало получше?

Забота и искренняя надежда в голосе Тай приносит мучений больше, чем злобные выпады дяди. Как несправедливо!