Но вернемся в героический Псков. Пока крестоносцы приходили в себя после учиненного псковичами погрома, пришла весть о том, что выступили новгородцы. Пехота плыла на насадах, а конница и дружина князя Юрия Андреевича (того самого, что убежал под Раковором) шла берегом. Двигались быстро, понимая, что дорога каждая минута и промедление смерти подобно. Что же до ливонцев, то, как только они узнали, какие силы против них выступили, то бросили свой лагерь и спешно переправились на другой берег реки Великой. Так им было спокойнее.

Почему же крестоносцы не ушли сразу и насовсем? Ведь такой отход изначально помог бы им избежать столкновения с главными силами русских, поскольку в бой они уже не собирались вступать? Скорее всего, потери, которые понесли ливонцы во время сражения, действительно были очень тяжелые, а раненых было достаточно много. Бросить их было нельзя, в спешке отправлять в Ливонию – тоже. Вот и топоталось Христово воинство под Псковом, ожидая, когда одни окрепнут и встанут на ноги, а другим хоть малость полегчает. Когда же запахло жареным, то от греха подальше ушли рыцари за реку. Однако уверенность в своих силах у крестоносцев была подорвана.

Едва новгородская рать стала станом под стенами города, как князь Юрий послал к ландмейстеру гонца, чтобы обсудить условия перемирия. И фон Лютенберг не поленился, а погрузился со своими оруженосцами в челн и переправился на противоположный берег. По словам автора «Старшей Ливонской рифмованной хроники»:

И мир хороший они заключили,

Русских обрадовавший.

Вполне вероятно, что так оно и было, поскольку в Новгородской I летописи старшего извода говорится о том, что русские «взяша миръ чресъ реку на всеи воли новгородьскои». Правда, пока это было только перемирие. Но тем не менее. Можно представить, как кривилось перевязанное лицо Отто фон Лютенберга, когда он был вынужден скрепить этот договор. Столько усилий, столько вложенных средств, собрана одна из самых крупных армий за всю историю присутствия немцев в Прибалтике – и такой плачевный результат! Было от чего впасть в уныние. Но беды ливонцев только начинались…

В Новгород явился великий князь Ярослав. Дав нагоняй вечевикам за то, что развязали войну с немцами (хотя сам же и оказывал им помощь), князь «посовещался с товарищами», оценил обстановку, а затем послал на Суздальщину своего сына Святослава собирать полки. В воздухе запахло большой войной, и ливонцы не на шутку встревожились. Еще более некомфортно они почувствовали себя, когда Святослав «совкупи всех князии и полку бещисла, и приде в Новъгородъ» (Новгородская I летопись старшего извода). А потом грянул гром: «…и бяше ту баскакъ великъ володимирьскыи, именемь Амраганъ, и хотеша ити къ Колываню» (Новгородская I летопись старшего извода).

Вот тут и ландмейстер ордена, и Рижский архиепископ с Дерптским епископом, и наместник датского короля в Ревеле должны грохнуться на колени и, усердно колотя лбами о каменные плиты пола, разбивая его в крошку, молить Бога о том, чтобы отвел от них эту напасть. Потому что одно дело воевать с русскими и совсем другое – с беспощадной ордынской конницей. А их совместный поход в Прибалтику мог присниться ливонцам разве что в кошмарном сне. Буквально тут же проявилась в Новгороде немецкая делегация, причем летописец не без ехидства отметил, что обратились они с «молбою». А «молба» была такая: «кланяемся на всеи воли вашеи, Норовы всеи отступаемся, а крови не проливаите» (Новгородская I летопись старшего извода). Судя по всему, граница между Новгородской республикой и орденом устанавливалась по реке Нарове и крестоносцы отказывались от дальнейшего проникновения на Восток. Вот и все, война закончилась, так и не начавшись. Но это для новгородцев.

На псковском порубежье все обстояло иначе. Под 1271 годом В. Н. Татищев сообщает следующую информацию: «В тот же год немцы начали снова притеснения творить в волостях Псковских. Князь же Довмонт псковский, придя, повоевал землю их Чудскую и с полоном многим возвратился восвояси». Об этом же говорит и Псковская III летопись, но точную дату не указывает, отмечая только, что произошло это во время княжения Довмонта: «И паки же по временех княжениа его начата поганая латына силу деати на псковичехъ нападениемъ и работою. Боголюбивый же князь Тимофей, не стерпе обидимъ быти, ехавъ с мужи съ псковичи, и плени землю и грады их пожже». Что ж, это было вполне в духе Довмонта – ответить ударом на удар и воевать малой кровью на чужой земле. Он никогда не давал мести остыть, видимо, не любил холодные блюда.

Потом князь надолго исчезает со страниц летописей. Судя по всему, в это время прекратились набеги литовцев и ливонцев на псковские границы, и Довмонт живет той жизнью, какой жили все русские князья, – вершит суд и расправу, ездит на охоту, занимается городским строительством. Именно с его именем связывают строительство второй линии каменных укреплений Пскова – Довмонтова города. Именно так будут называть эти стены в конце XIV века, а в документах XVII века они будут значиться как «Домантова стена». На Руси в это время тоже происходят перемены; в Орде умирает великий князь Ярослав Ярославич, и его преемником становится последний сын Ярослава Всеволодовича Василий Костромской. В 1276 году князь Василий скончался, и великим князем становится тесть Довмонта, Дмитрий Александрович. В 1281 году младший брат Дмитрия, Андрей Городецкий, начинает с ним борьбу за великое княжение. Северо-Восточная Русь погружается в пучину междоусобиц…

Мы не будем подробно разбирать эту тему, а коснемся ее лишь в той степени, в какой принял участие в этом противостоянии Псковский князь. Понятно, что был он на стороне тестя. И когда в 1282 году Дмитрий окажется в беде, Довмонт придет ему на помощь.

С помощью ордынской конницы Андрей изгонит Дмитрия из Залесской Руси, и тот вместе с женой, детьми, двором и дружиной пойдет в новгородскую землю. Дело в том, что в свое время Дмитрий сумел отжать у новгородцев крепость Копорье, окружить ее каменными стенами и поставить там свой гарнизон. И теперь бывший великий князь думал там немного отсидеться, перевести дух, а потом, по словам В. Н. Татищева, «хотел за море бежать». Но не получилось, поскольку на льду озера Ильмень его встретили новгородские полки, значительно превосходившие по численности переславскую дружину. Принимать бой было глупо, и князь пошел на переговоры. В итоге, новгородцы его все-таки не пленили, а пропустили, но взяли в заложники двух дочерей и несколько бояр с семьями, объявив, что отпустят их тогда, когда он выведет из крепости своих ратников и впустит туда новгородцев. Дмитрий ушел.

Но в Копорье оставались его бояре, гридни, слуги и, что самое главное, казна. Ведь пока были деньги, Дмитрий мог бороться за власть. Но судя по всему, княжескими богатствами решили попользоваться новгородцы, выжидая удобный момент, чтобы присвоить Дмитриево добро. В лоб штурмовать Копорье не рисковали, крепость была хорошо укреплена, и можно было выдерживать осаду даже с малым числом людей. Но и от крепости далеко не отходили. Караулили. Сила на их стороне, терпения хватает, теперь бы немного удачи. А возможность ее испытать рано или поздно представится. Это понимал и Довмонт. Все его последующие действия были продиктованы именно осознанием этой опасности. «Тогда ушел изо Пскова зять его князь Довмонт псковский и взял из Копорья всю казну тестя своего, бояр его и слуг его вывел из Копорья и отослал их к тестю своему великому князю Дмитрию Александровичу» (В. Н. Татищев). Получается, что Псковский князь привел с собой столь значительные силы, что новгородцы не сделали даже попытки отбить княжескую казну. Да и самого имени Довмонта, как непобедимого воителя, было вполне достаточно, оно внушало страх не только врагам Руси. Новгородцы не рискнули связываться с неистовым и безжалостным князем.