этой зимой один монастырский монах? Броситься в реку? Раз я отвергнут богом, то уже не важно, что самоубийство – грех…

Я просидел в пустой монастырской церкви, пока меня не прогнал оттуда монах, который пришел мыть пол.

Дни самого радостного праздника Христова воскресенья стали для меня мучительной казнью, которой, казалось, не будет конца. Все воспитанники коллежа уехали – кто домой, кто в гости к окрестным крестьянам. На всем этаже один я, не раздеваясь, лежал в своей комнате. Три дня я ничего не ел, только пил воду из-под крана.

Вернулся Поль. Он вошел в комнату, посмотрел на меня вытаращенными глазами и стремительно убежал. Вскоре в комнату ворвался доктор Рамбье. В открытых дверях остановился перепуганный Поль.

Доктор Рамбье схватил меня за руку, посмотрел мне в лицо и, обернувшись к Полю, сказал:

– Дурак кривоносый, он жив. Пошел вон отсюда!

Захлопнув дверь, доктор Рамбье присел ко мне на кровать и спросил:

– Ты болен?

Я с трудом пошевелил головой.

– На тебе лица нет. Что случилось?

Еле ворочая языком, я рассказал ему об отвергнутой исповеди.

– Ну и дурак же ты! – почти радостно воскликнул доктор Рамбье. – Отец Бруно – это еще не бог, а ты – дурак. – Совершенно неожиданно доктор Рамбье стал смеяться: – Представляю себе его физиономию, когда он узнал, что ты русский. В общем, считай, что твоя исповедь принята. Это говорю тебе я. Как говорится, молись, и бог простит. – Он внезапно умолк, пристально глядя на меня, а затем сказал: – Но я понимаю, как тебе трудно у нас. Я подумаю о тебе, не зря же я назвался твоим отцом – Рамбье никогда не забывает о сделанных ему услугах. Смирись со всем, что случилось, вставай и иди в столовую. Бог тебя не оставит в заботах своих.

Так еще раз моим утешителем стал не бог и даже не духовный наставник, а Палач, доктор Рамбье.

В саду вовсю бушевала весна. На кустах сирени набухшие почки были точно покрыты коричневым лаком. На тополях горланили грачи. В лицо плескался теплый и нежный ветер, пахнувший сырой землей. Я медленно шел по аллее, пересеченной солнечными полосами, и это было как медленное возвращение в жизнь.

Продолжались пасхальные каникулы. В жилом блоке шел ремонт. Нас с Полем поселили в одной из комнат канцелярии. Поль целыми днями валялся в постели, а я с утра до вечера болтался в саду.

Однажды я задремал на солнышке возле канцелярии и не заметил, как из аллеи вынырнула легковая машина доктора Рамбье. Она остановилась в нескольких шагах от меня, и из нее вылезли доктор Рамбье и молодой мужчина в легком светло-сером пиджаке и кремовых брюках, с желтым портфелем.

– А вот как раз и он, – показывая на меня, сказал своему спутнику доктор Рамбье.

Я встал и поклонился.

– Здравствуй, Юри, – добродушно улыбаясь, приветствовал меня Рамбье. – Познакомься. Это господин Джон.

Я поклонился ему, и молодой, очень красивый мужчина ответил мне белозубой улыбкой.

– Юрий, значит? Прекрасно! – сказал он на плохом французском языке. – Я слышал, у тебя неприятности?

– Так я уезжаю, – сказал ему Рамбье. – Машина приедет в четыре часа.

– Да, да, как условились, – рассеянно отозвался господин Джон, бесцеремонно разглядывая меня.

Рамбье помахал нам рукой, влез в машину и уехал.

– Давай сядем, – предложил господин Джон и направился к скамье, стоящей среди кустов сирени.

Я послушно пошел за ним. Господин Джон, прежде чем сесть, обошел вокруг скамейки и осмотрел кусты. Потом он сел рядом со мной, поставив портфель возле ног.

– Расскажи-ка мне, Юрий, сам, что у тебя за неприятности, – с участием сказал он и положил руку на мое колено.

Очевидно, моя душа жадно ждала именно этого, только этого – хоть маленького участия. Я стал рассказывать так, как если бы рядом со мной был не нарядно одетый молодой мужчина с веселыми глазами, а отвергший меня отец Бруно.

Господин Джон слушал очень внимательно, меня смущало только то, что глаза его все время оставались веселыми.

Когда я кончил, господин Джон сказал:

– О твоих неприятностях мне, уже рассказывал господин Рамбье. Знаешь, в чем твоя главная беда? Ты, дорогой мой дружок, неправильно решил, что все это, – он посмотрел вокруг, – чистое дело самого бога. А это совсем-совсем не так. Тот же отец Бруно может быть очень скверным человеком. Из того, что ты рассказал, уже видно, например, что он не любит русских. А как может слуга бога одних людей любить, а других нет? Подумай сам. Но я не буду тебя разубеждать, я знаю, как ты любишь читать, и дам тебе очень интересную книгу. – Господин Джон достал из портфеля толстую книгу в дорогом переплете. – Вот, возьми. Эта книга скажет тебе все, что ты не знаешь. И, когда будешь читать, помни – книгу написал священник, почти триста лет назад… Прочитай и хорошенько подумай. В понедельник я приеду, и мы поговорим. Книгу ни в коем случае никому не давай. Ты родился в Ростове?

– Да, – ответил я, пораженный его вопросом.

– Из какого Ростова?

– Как – из какого?

– В России их два: Ростов-Ярославский и Ростов-на-Дону.

– На Дону, на Дону, – поспешно уточнил я.

– Это очень хорошо, – сказал господин Джон, внимательно меня разглядывая. – И тебе сейчас шестнадцать лет?

– Да.

– Ты выглядишь максимум на пятнадцать. А по тому, как ты рассуждаешь, можно дать все восемнадцать. – Господин Джон встал, потянулся сладко, так что хрустнули кости, и сказал: – Пройдемся. Покажи мне сад и монастырь.

Мы бродили по аллеям