Он почти успокоился и начал было засыпать, но вспомнил взгляд Верховного, обращенный на него и пылающий какой-то первобытной ненавистью, и сон мгновенно слетел с него.

Не дал ничего и метод подсчитывания овец, прыгающих через плетень. Он считал их и до трех, и до половины четвертого, но сон обходил его, как говорится, седьмой верстой. Наконец, отчаявшись заснуть в эту ночь, он лежал неподвижно с широко раскрытыми глазами, вперив взгляд в прямоугольник двери.

Освещение в комнате снизилось до минимального. Можно было встать и вовсе выключить последнюю едва мерцающую панель, но не было никаких сил подняться. К тому же он боялся спугнуть едва-едва приноравливающийся к нему долгожданный трепетный сон.

Неожиданно прямоугольник двери начал медленно и беззвучно отворяться. Может, он спит уже и действие происходит во сне?.. Магомет-Расул даже ущипнул себя за руку, но дверь продолжала беззвучно отворяться. Хотел закричать — но горло не могло издать ни единого звука, только какое-то змеиное шипение.

На пороге комнаты показалась безмолвная фигура, и истерзанному бессонницей шейху почудилось, что это… фигура самого Верховного. Да, эту высокую, величавую, чуть сутуловатую фигуру с широкими плечами он узнал бы из тысячи.

Вошедший прикрыл за собой двери — тихонько щелкнул язычок — и неспеша приблизился к койке, на которой лежал Магомет-Расул.

Да, это вошел Верховный.

— Ну, как ты, готов в путь? — спросил он.

— Г…готов… Я еще с вечера сложился… — ответил мулла, у которого зуб на зуб не попадал.

— Смотри, потому что это путь в один конец. Возврата не будет, — негромко произнес ночной гость.

— Я… н…ничего не з…забыл, — пробормотал шейх, который все еще ничего не понимал.

— Тем лучше, — решил ночной гость и присел на его ноги.

— Пусти… Больно… — прохрипел шейх.

— Ничего. Это последняя боль в твоей жизни.

— Смилуйся ради Аллаха!..

— Вот так, я думаю, умоляла моя голубка, когда к ней подступила смерть, — сказал Верховный. По всей видимости, он не спешил с какими-либо действиями, и Магомет-Расул понемногу успокоился: быть может, ночной его гость просто поговорить с ним перед отлетом, выбрав для этого столь экзотический способ общения; а смутные угрозы и малопонятные слова — просто его склонность к мелодраматическим эффектам, которой Верховный всегда отличался.

Сонливость окончательно слетела с гостя, и он, еле сдерживая стон, внимательно посмотрел на Верховного: ни холодного, ни горячего оружия при нем не было, он окончательно успокоился. Только ноги невыносимо ныли под непомерной тяжестью большого и костистого тела. Но Магомет-Расул решил, что чем терпеливее он будет, тем быстрее ночной гость удалится во-свояси.

Последний, однако, уходить не собирался.

Он снова велел подробнейшим образом повторить — до мельчайших деталей! — версию гибели Рукайтис прямо на огневом рубеже, версию, которую изложил ему «крот» из черкесских органов милиции, тощий мент, получавший от Магомета-Расула деньги за каждый бит информации.

— Святейший! — не выдержав, взмолился наконец приезжий. — Встань, умоляю тебя, ты ноги мне раздавишь.

— Скорее я тебе глотку раздавлю! — как-то по-будничному просто произнес Верховный и неожиданно повалился всей тяжестью на приезжего.

Ввиду внезапности нападения мулла ничего не успел предпринять, только судорожно дергаясь. Верховный, все время оставаясь в перчатках, между тем выдернул из-под головы своего гостя подушку и, наложив на лицо, принялся душить.

Отчаяние удесятерило силы шейха. Он извивался вьюном под тяжестью навалившейся на него туши, хватая воздух разинутым ртом. Изо рта его вырвался какой-то звериный вопль.

— Покричи, покричи, легче будет, — проговорил Святейший и изо всех сил налег на подушку.

Через несколько мгновений тело перестало дергаться.

— Спи с миром, — произнес Верховный и с минуту постоял над распростертым телом. Затем водрузил подушку на первоначальное место, не снимая перчаток, придал голове более естественное положение и не спеша удалился из комнаты, снова ее заперев своим универсальным ключом.

Затем пошел прочь, никем не замеченный.

* * *

Между тем, в КЧР, судя по всему, приближался пик напряженности.

На последнем митинге в Черкесске выступил Владимир Семенов — в прошлый раз противники ему выступить не дали, спровоцировав беспорядки со стрельбой.

На этот раз выступление состоялось.

Семенов при всем честном народе объявил с трибуны, что вскоре проведет свою инаугурацию — торжественное введение в должность президента, и уже даже назначил для этого день.

— Когда? — раздались крики.

— Я об этом объявлю особо.

— Скажи сейчас!

— Нельзя. Возможны провокации, как на прошлом митинге.

— Мы защитим тебя, президент!

— Надеюсь.

— А где это произойдет?

— Об этом я тоже скажу позже.

— Мы в тебе не сомневаемся, президент!

— И не сомневайтесь: мое слово — кремень.

На следующий день Матейченков столкнулся с Семеновым носом к носу в коридоре Дома правительства. Матейченков шел, по обыкновению, один, Семенов — в сопровождении нескольких вооруженных охранников, рослых качков.

— Значит, принял решение? — спросил Матейченков после того, как они остановились и поздоровались.

— Принял. Оно мне дорого досталось, — признался Семенов. Он выглядел одновременно и возбужденным и подавленным.

— Меня пригласишь?

— Само собой. Но дату инаугурации, извини, назвать пока даже тебе не могу.

— Военная тайна?

— Вроде того.

— Я не в обиде. Но тогда на торжестве инаугурации сам за порядок отвечать будешь.

— Не серчай на меня, Иван Иванович, — чуть смущенно улыбнулся Владимир Семенов.

Охранники Семенова, чуть скучая, остановились, повинуясь его жесту, поодаль, ожидая конца разговора.

— Эх, рисковый я человек! — воскликнул вдруг Семенов, когда они уже собирались расстаться. — Так и быть, дам тебе зацепку, как генерал генералу. — Он оглянулся на охрану и понизил голос. — Я проведу инаугурацию в МОЙ ДЕНЬ, — последние слова Семенов многозначительно выделил.

Матейченков пожал плечами:

— Твой день, чей же еще?

— Ты не понял меня, полпред. А ты поглубже копни. — Семенов хотел еще что-то добавить, но тут его позвал запыхавшийся человек из избирательного штаба.

— Мой день, мой день… — бормотал Матейченков, пока шофер заводил машину. — Конечно, твой день. Ну, какие тут могут быть варианты?