на это. Захар зажег фонарик и посветил по стволу. Кора дуба стекала глубоким рельефным рисунком – старая кожа со складчатыми выступами.

Фонарик осветил голову кабана. Охотник нажал на кнопку. Луч оборвался. Но несколько мгновений Захар еще видел клыкастую морду секача: вперившиеся в него глаза, которые отражали злым, красным светом.

Захар ощутил жар в затылке. Зверь находился прямо под ним. И наблюдал.

Хряк смотрел на него еще до того, как включился фонарик.

Захар приказал себе успокоиться. «Нечего нагнетать, еще поверишь в то, что мордан ухмылялся…»

Но почему кабан не уходит? Ведь знает, что на дереве человек. Драпануть должен. Его сородичи при малейшем звуке бросаются в сторону, прочь от духа человеческого.

Этот не спешил.

«Ух и большой же гад… голова что валун». Захар поерзал. Ему действительно показалось, что секач ухмыляется, и одним болотным чертям ведомо, как морда животного сподобилась на этот мимический фокус.

Тьма разжижила лес. Захар ощупал ветку. Пальцы прошлись по бугристой коре. Сейчас ветка казалась серой, но он знал, что она желтовато-красная… или нет, вот он, истинный цвет всего, а остальное – камуфляж?

Хряк фыркнул.

«Ну и засидка – и кто на кого охотится?»

– Нарываешься, толстый? – спросил Захар у темноты внизу, негромко, неуверенно.

Мысль о том, чтобы слезть и попробовать дотянуться до карабина, он отбросил – помнил, с каким трудом взобрался на старый дуб, вскинувший ветви уж больно высоко над землей, будто просился в райский сад.

«Ладно, клыкастый, посмотрим, на сколько тебя хватит?»

Он снова подумал о карабине. Приклад «Вепря» находился в полуметре от земли. Только бы секач не полез рылом, не сорвал…

Охотник откинулся на доску, под спиной хрустнула сухая ветка. Заныла поясница. Кабан раскидывал пятаком почву дубравы. Захар прицелился на чавкающий звук из призрачного ружья – представил пятизарядный вальтер Геныча, идеально сбалансированный, легкий, изящный, и не подумаешь, что двенадцатый калибр, – и нажал на спусковой крючок.

Промазал. Секач трапезничал. Захар натянуто улыбнулся. Призрак Геныча хохотнул: «Эх ты, помнишь, как я со ста метров козла круглой пулей снял?» «Под лопатку бью», – сказал тогда старший товарищ, упер приклад полуавтомата в плечо – стук! – козел на боку. Отличный у ружья был бой. Такие выпускались всего год в двадцатых, поэтому вальтер Геныч продал – не мог найти запчастей, гильзы приходилось обрезать под патронник; да и негоже профессионалу без нарезного. На последние охоты Геныч ходил с трехзарядным чешским автоматом.

Безупречный во всем, мать его, Геныч.

– Пошел на хер! – проревел Захар через час или два.

Секач притих, затем грозно пфукнул, будто атакованный сворой собак.

Захар посветил. Повсюду валялась вырытая с корнем трава. Хряк словно пытался выкопать дерево. Глупая мысль, но Захар поежился в куртке-трансформере – представил, как заваливается вместе с дубом, а вокруг трещат и ломаются ветви.

Луч фонарика не мог поймать кабана, тот перемещался в темноте. Карабин по-прежнему висел на толстом суку. Ну хоть одна хорошая новость.

Захар выключил фонарик и прислушался к давлению в мочевом пузыре. Сколько еще он должен терпеть? Должен кому? Кабану? Это рассмешило и одновременно разозлило Захара. Он что, стесняется долбаного секача?

Черта лысого! Захар встал на доску, расстегнул пояс, клапаны ширинки и стал мочиться. Крутил тазом вправо-влево, дабы охватить больший сектор. Невидимая моча барабанила по невидимым листьям.

Кабан обиженно рявкнул и принялся месить копытами землю.

– Ага, съел? Как тебе издержки осады?

Кажется, отбежал.

– Куда это мы? Не расходимся! Тут у меня еще много!

Много не оказалось. Струя превратилась в струйку и быстро иссякла. Головку члена неприятно защипало. Он попытался всмотреться: может, укусила какая-нибудь дрянь, но пальцы неожиданно потеряли ветку, доска словно сузилась и качнулась. Захар, судорожно взмахнув руками, повалился вперед, ударился подбородком о кору, едва не выколол глаз об острый сучок, взвыл, но успел вцепиться в ветку-обидчицу. Повис, пытаясь отыскать носком ботинка сиденье… Штаны съехали к щиколоткам, сморщенный зудящий член болтался в холодном ночном воздухе.

Захар слышал возбужденное дыхание секача, похожее на работу старенького ручного насоса.

– Сука-а… – прохрипел Захар и следом издал ликующий возглас: – Да! Хрен тебе с маслом!

Нога зацепила доску, он стал осторожно перебирать руками, подтягивая и выпрямляя тело, и спустя полминуты, балансируя и улюлюкая на лабазе, уже натягивал штаны.

«Хорош… утром разберемся… утро вечера мудренее». Он почти не удивился, как легко далось решение ночевать на дереве. Жжение стихло, всё нервы.

Захар достал флягу, сделал несколько глотков, устроился спиной к прибитой между ветвями доске и, повозившись, привязал себя веревкой. Нож он вбил в ствол под сиденьем – упор для ноги. Так, вроде годится.

Прежде чем сложить руки на груди и закрыть глаза в надежде на краткие вспышки сна, он снова зажег фонарик.

Глаза хряка сверкали как бриллианты: живые, алчущие, злые.

Чем-то неуловимо знакомые…

…Захар почувствовал, что соскальзывает, проснулся и схватился за ветку. Или схватился за ветку и проснулся. Несколько долгих секунд думал, что ослеп, но с облегчением понял, что все дело в съехавшей на глаза шапке.

Лес ворочался в утренней сырости. Светлел, не торопясь расправлял ветки.

Захар устаканил свой зад на доске и тоже попытался распрямиться, впитать свежесть нового дня. Ягодицы и спина болели, шея затекла, рот слипался от высохшей слюны. Его потряхивало от озноба пробуждения.

Секач появился из-за соседнего дерева. Тяжело посапывая, приблизился к дубу и поднял лохматую морду.

Захара потрясли гигантские размеры хряка – тот наверняка весил в три, а то и в четыре раза больше него. Поразительная, внушающая трепет туша, с длинной щетиной у холки и по хребту. Рыжеватая голова светлела к рылу, щекам и горлу; бурые оттопыренные уши чернели на концах. Ноги кабана были темно-бурые, отливающие красным. Светлый хвост оканчивался черными волосами.

Секач оказался намного крупнее, чем Захар представлял после ночного тет-а-тета в луче фонаря. А представлял он здорового зверя, брата-близнеца подстреленного Генычем кабана, которого долго и маетно тащили веревкой из лежки. Когда это было: семь, восемь лет назад?

Вепрь был безукоризненно чистым, прямо-таки всецело прекрасным – от посапывающего пятачка, влажного и голого вверху и щетинистого снизу, до изогнутого штопором хвоста и светло-рыжих ляжек. Его голодные мутноватые глаза изучали Захара без страха и почтения. Кабан восхищался человеком гораздо меньше, чем Захар восхищался им.

– Дерьмо, – вырвалось у Захара, – вот же дерьмо.

Он наклонился вперед и долго смотрел на карабин, словно хотел приподнять его взглядом. Затем поискал глазами оброненный молоток, но вокруг дуба словно прошлись плугом. Ствол стоящего рядом граба покрывал слой грязи. «Прихорашивался, гад, –