Нина молча кивнула – сдалась. Подумала: «В ресторан пойду, а дальше – ни-ни. Никаких братьев с их потребностями не будет. Просто из уважения и благодарности к Ашотику схожу».

Клавка, видя, что упрямая Нина сдалась, затараторила:

– «Прага» – это, Нинка, просто дворец королевский. Все в золоте, буквально все. А люстры какие! А гардины! Не хуже, чем в Большом театре. Правда, там я не была – картинки видела. А ты была, Нин? В Большом – была?

Нина вяло кивнула.

– Так вот, там – еще лучше! Потому что еда и музыка!

– В Большом тоже музыка, – вяло ответила Нина.

– Правильно! – кинула Клавка. – Зато еды нет. Икры поедим, крабов, шампанское выпьем, а? Нинк?

Нина вздохнула:

– Выпьем.

– К шести я у тебя. В смысле – внизу. Ашотик с братом на такси подъедут. Кавалеры! Не то что наши Ваньки рублевые. Алкаши сплошные!

Клавка убежала к матери. У той опять давление и две «Скорых» за ночь. Стерва старая.

Впереди был огромный и грустный день. Пустой день. Очень грустный – от тоски по Котику и от предстоящего визита в роскошную «Прагу». Вот ведь угораздило этого брата из Дилижана приехать, когда Нина совершенно свободна – и не откажешься. Она решила взять себя в руки и заняться делом – вытащила из темной комнаты швабру, тряпки и пылесос. Вымыла полы, протерла пыль, и весь запал ее быстро пропал – неохота. Все неохота. Посмотрела на люстру – и вправду стекляшки все грязные, мутные. А мыть не стала – на все на это нужно настроение. А настроение, понятное дело, никакое.

В пять вечера сползла с дивана, вымыла голову, накрутила волосы на бигуди, достала, вздыхая, выходное платье – синее в белый горох, рукав фонариком, кружевной воротничок. Протерла белые туфли – тоже выходные, на каблуке, с бантиком спереди. Достала белую сумку и увидела, что дерматин пожелтел. Пробовала отмыть – не получилось. Ну и черт с ней! Пойду с пожелтевшей. И для кого я, собственно, прихорашиваюсь? Для какого-то неведомого дядьки? Наверняка лысого и с пузом – такого же, как Ашотик. Ресницы красить не стала – много чести! Не надо ей ему «понравиться»! Ни одной минуты не надо! Села на стул и посмотрела на часы – пора выходить. Никуда не денешься! Тяжело вздохнув, Нина поковыляла по лестнице вниз, точно на эшафот. Выходные белые туфли с бантиком жали невыносимо… И скрипели как несмазанная телега.

Все оказалось так, как она себе и представляла, – брат Ашотика был немолод, пузат, златозуб и не в меру разговорчив. Нину он рассматривал с довольной и радостной улыбкой, словно близкую и любимую родственницу, которая наконец-то приехала в гости в его гостеприимный и хлебосольный дом.

«Прага» оказалась и вправду дворцом – куда там Большому театру. Нина зашла, огляделась и заробела, когда пожилой и очень значительный метрдотель склонился перед ней в сдержанном поклоне.

А вот Клавка не робела – за стол с белоснежной скатертью уселась, словно у себя в бухгалтерии. Закурила, закинула ногу на ногу, хрустальную пепельницу придвинула. Попросила холодного шампанского – ничего себе!

Нина смотрела на неробкую подругу во все глаза – та словно всю жизнь прожила, не печалясь – будто выросла в роскоши и богатстве. При хрустальных люстрах, малиновых коврах, жестких накрахмаленных салфетках и роскошных тарелках – размером с полстола и с золотыми вензелями по краям. Заказывали мужчины. Даже Клавка помалкивала – Кавказ, женщина, молчи!

Принесли разную роскошь – черную икру, розовые крабы, политые майонезом, тонко нарезанную красную рыбу, украшенную дольками лимона. Буженину со слезой и горкой малинового хрена. Нина все это видела впервые – такую красоту и такое роскошество. В молодости она была в ресторане на юбилее отца – в скромном, небольшом, у метро «Черемушки». Там было все довольно обычно, никаких открытий и удивлений. Играл, правда, ансамбль, и Нина кружилась в вальсе с отцовским начальником Пал Петровичем. Кто кого удерживал – непонятно. Пал Петрович был уже вполне себе «хорош» и без конца наступал бедной и юной Ниночке на новые туфли. И еще один раз Нина была в кафе – на дне рождения своей начальницы, Вероники Семеновны. Там тоже все было обычно – и небольшой зальчик с дешевыми шторками и шаткими столиками, и небрежные официанты, и сама, собственно, еда. Посидели, съели по порции салата, куриного жаркого, закусили жирным и невкусным тортом – и по домам.

Официант, похожий на скрипача из оркестра, в черном смокинге и белоснежной атласной бабочке, склонился над Ниной и интимно прошептал:

– Шампанского?

Нина покраснела и молча кивнула. Клавка ей подмигнула – знай, типа, наших! И плюхнула на Нинину тарелку горку перламутровой, сероватой зернистой икры.

Выпили – мужчины и Клавка коньяк, Нина шампанское. Закусили. Нина впервые распробовала черную икру – подержала немного на языке, раздавила сочную и соленую мякоть и поняла наконец, что это значит – деликатес. И еще подумала: «Котик! Вот бы ему сейчас бутербродик намазать – маслице, а сверху икра. Ведь, говорят, в ней целая куча витаминов!» В горло не лезет эта икра. Как подумаешь, что Котик хлебает жидкий детсадовский суп. А она тут…

Клавка уловила перемену настроения и погрозила. Права – нечего было в ресторан идти и людям настроение портить. Спустя, наверное, час Клавка и Ашотик плыли под музыку в вальсе. Ашотик танцевал довольно ловко – несмотря на свой объемный живот. Брат посмотрел на Нину, цыкнул золотым зубом и угрожающе спросил:

– Потанцуем?

Нина вздохнула и выбралась из-за стола. Клавка строго отслеживала все ее действия.

Но внушительный братец оказался, не в пример Ашотику, танцором плоховатым – оттоптал Нине ноги, пыхтел как паровоз и пытался в голос подпевать музыкантам.

Короче говоря, сгореть со стыда – ничего другого не скажешь. Домой! Срочно – домой! И наплевать на Клавку, ее добряка Ашотика, на все их добрые дела и чистые помыслы. Бежать! От этого потного и чужого мужика, от этих крабов, икры, шампанского, сверкающих люстр, жестких от крахмала скатертей, грохочущей музыки и небрежной усмешки важного официанта.

Клавка, словно почуяв опасность, схватила ее за руку и потащила в туалет.

– Чего задумала? – зашипела она. – Драпануть хочешь? Не выйдет! – Она больно дернула Нину за руку. – Дура! В первый раз, можно сказать, повезло. Мужчина серьезный, при деньгах. И от тебя ему ничего не надо! В Москву приезжает раз в месяц – от силы. От тебя – всего-то! – встретить, приласкать, сказать, что ждала. И только! Даже жрать готовить не надо – сам все с базара привезет. Или в кабак сводит. Денег оставит, продуктов на месяц. Тряпок накупит – и тебе, и ребенку. Они к чужим детям как к своим. И все! Отдыхай целый месяц до следующего приезда. И приезжает-то на три дня! И что от тебя отвалится? Кусок твоей жирной задницы, например? Или еще чего? Жить не хочешь как человек? Чтобы у ребенка твоего все было? И игрушки, и шубка новая, и творог рыночный? И чтоб на море летом, а не в сад вонючий, комаров кормить? Плохо тебе будет?