в последние годы совершенно выжил из ума, отдавая безумные приказы и едва не погубив страну. Рамуил видел это и не желал себе такой же судьбы. А хуже того — в последние годы он страдал от множества нажитых болезней. Невыносимые боли терзали его с утра до ночи так, что заставляли уже мечтать о смерти. Но он знал, что даже посланный к нему убийца споткнется и выронит оружие в двух шагах от него, сам он не удержит нож, а яд не подействует вовсе. И бесполезно снимать с себя цепь и перстень — регалии все равно защитят того, с кем кровно связаны. Пока он не умрет естественной смертью. И ждать этого становилось все невыносимее.

Доведенный до отчаяния халиф обратился к величайшему мастеру своего времени и заказал особый артефакт — тот, что сумеет разорвать кровную связь.

Что представлял собой и как выглядел этот артефакт, не знает никто, кроме членов правящей семьи. Известно лишь, что он был украшен алым камнем. Потому его и стали называть рубином Рамуила. Неизвестно — принял ли старик яд, разорвав связь с защитными регалиями, или достаточно оказалось самого этого разрыва. Когда халифа нашли, он лежал со счастливой спокойной улыбкой на устах, сжимая в руках рубин.

О дальнейшей судьбе “нежного убийцы” широкой публике известно не было. Если честно, я всегда считала, что такую опасную для себя штуку следующему халифу стоило бы уничтожить — и уж точно не хранить в своей сокровищнице! Впрочем, возможно, он, налюбовавшись на отца, решил оставить этот камушек в качестве подстраховки уже для себя.

А наш милый принц, выходит, решил, что папашка засиделся на троне и пора его оттуда подвинуть. Подарил бы отцу игрушечку, тот, развлекаясь со своей коллекцией, рано или поздно невзначай бы оцарапался… а там дело времени. Сколько на любого правителя покушений бывает! Любое может стать успешным. А то и помочь можно — подсыпать чего-нибудь интересного в ужин. Поскольку на халифа яд не может действовать, и его личный лекарь об этом уж точно знает, смерть припишут естественным причинам. Подавился. Бывает! Или несварение желудка. Фатальное. Да и годы уже, знаете ли…

— Увы, принц, судя по всему, понял, что я подозреваю его — и сбежал. Но для того, чтобы выдвинуть столь серьезное обвинение против наследника халифата, мне недостает последнего доказательства — того самого артефакта. Я дал себе труд все это рассказать вам, чтобы вы поняли, насколько все серьезно — и не вздумали снова бегать. Вы, кажется, довольно неглупы для женщины. И должны понимать, что отдать мне орудие преступления — в ваших же интересах…

…А Ирмаин ничего вредоносного в том камушке не нашел, само собой. Для любого человека, кроме халифа, он вполне безопасен. Да и для халифа направлен не на прямой вред — всего лишь снятие защиты.

Камушек… булавка! Хе-хе, у халифа-то, выходит, как у Кощея Бессмертного, смерть в игле. Иголка в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в шоке…

Впрочем, не в утке, совсем не в утке…

Что там у нас за игрушечка? Веселая, значит, камушками усыпанная, сама скачет, сама бегает…

— Исключительно скучное нынче представление, не находите? — визирь одарил меня еще одной змеиной улыбкой. — Уверен, мы сможем продолжить нашу познавательную беседу в стенах вашего дворца.

Маячащие со всех сторон стражники самим своим видом будто намекали: не сбежать. Не уйти. Сейчас нас под конвоем проводят к нам же домой, а там…

Твою мать. У нас по дому бегает лягушка-убийца.

А еще мы, кажется, укрываем государственного преступника и несостоявшегося отцеубийцу.

Глава десятая. Море волнуется раз

Много чего я успела передумать за то время, что мы шли к своему дому в “почетном сопровождении” — а по сути, под стражей.

Главный вопрос заключался в том, сказал ли визирь правду про принца.

Если он соврал, то было бы неплохо знать, какие цели преследовал и для чего пытался опорочить Фарида — причем именно в моих глазах или глазах всего нашего гарема.

Хотя куда важнее другое: как ни странно, если визирь соврал про принца, можно надеяться, что сказал правду о другом — что он готов отпустить нас. Запрошенная им цена… нет, Зарему я ему, разумеется, не отдам — разве что она сама попросится. Но можно будет поторговаться. Лягушку мне точно совсем не жалко, мне эта дрянь прыгучая ни к чему. Поймать бы ее еще! Что до бумаг… можно попытаться сделать копии или просто выбрать наименее важные — ведь ай-Джариф понятия не имеет, что именно там должно быть и сколько. Чем-то можно и пожертвовать — да простит меня Ирмаин! — ради того, чтобы самый опасный преследователь оставил нас в покое.

Но вот если визирь сказал о принце правду… то я сильно сомневаюсь, что он собирается нас отпускать. Такие вещи, как информация о государственной измене наследника престола, да еще пока официально не доказанная, обычно проходят под грифом “совершенно секретно”. И кому попало их вот так мимоходом не выбалтывают.

Вот в том, что касается цели рассказа, пожалуй, можно и поверить — ай-Джариф намеревался меня запугать. Там, где речь идет о заговоре против халифа, не стоит оказывать сопротивления и усугублять свое положение. Малейшее подозрение в соучастии может обернуться казнью.

Что ж, я напугана. Но это не значит, что собираюсь сложить лапки и покорно ждать своей участи!

Так что, когда мы подходили к своему дворцу, в голове у меня созрел не то чтобы план, но хоть какой-то порядок действий.

Ворота во двор, как всегда, распахнулись перед нами сами собой — и вместе со мной, цепко держа меня за руку, вошел великий визирь Саид ай-Джариф. Слева от меня, стараясь держаться подальше одновременно от визиря и стражников, жалась Лейсан. Джарис, шагавшая справа от нашего непрошеного гостя, напротив, старалась не выпускать из виду их всех. И судя по самодовольному виду ай-Джарифа, ее яростные взгляды не ускользнули от его внимания.

За нами шли “евнухи”, а замыкали процессию четверо стражников. Еще двое шли по бокам. Шестеро! И все ради нас, слабых женщин. Похоже, визирь нас уважает.

Двустворчатые парадные двери дворца распахнулись, стоило нам подняться на пару ведущих к ним белых ступенек.

За дверями обнаружились Керим, Зарема и Айсылу с одинаково вытянутыми лицами и вытаращенными глазами. Они расступились пропуская всех вновь пришедших, да так и замерли по обе стороны от дверей.

А едва последний