– Ну… как же… – я, кажется, расстроилась, – как же быть мне, артистке? Я хочу, чтобы миллионы людей смотрели на меня по телевизору!

– А Сара Бернар? А великие актеры елизаветинской эпохи? – вмешался Никита, – они обращались к людям со сцены, но это не умаляет их значимости.

И тут же, глядя на мое расстроенное лицо, быстро добавил:

– Конечно, не стоит отказываться от достижений техники. Ты можешь снимать свои концерты на видео, паковать их в DVD, люди станут покупать и смотреть их не как вынужденную паузу между двумя реалити-шоу и обертку для семи рекламных блоков, а потому что захотят увидеть именно тебя.

– Взгляни на факты только в своей профессиональной области, – развел руками Лютый, – кого из поп-артистов показывают по телевизору? Тебя вообще устраивает содержание музыкальных программ?

Я отрицательно помотала головой.

– Твои клипы ставят за деньги, стопудняк! Продюсер хлопочет. Хлопочет ведь? – подлил дегтя Сандро.

– Во все предыдущие десятилетия, – спокойно продолжил Лютый, – в музыке на ТВ было хоть что-то… проскакивала искра, хоть изредка чувствовался талант. А последнее десятилетие? Пустота, мрак, бессмыслица! Потому что телемагнатам теперь мало контролировать, они хотят сами создавать, они примеряют на себя одежду богов. Никто не ищет гениев, никто не поддерживает таланты. Они решили управлять искусством, как коммунистические бонзы. Построили «фабрики» и штампуют на них посредственную дребедень. Они подменили собой творчество и вдохновение. Те художники, которым почему-то важно оказаться в телевизоре, больше не самовыражаются, они вынуждены выполнять заказ… И все это – на фоне пошлого шутовства.

– Так что же, – я оказалась окончательно сбита с толку и деморализована, – запретить телевидение вообще? Это ведь такой же тоталитаризм, как тот, на который вы нападаете.

– Да нет, зачем же запрещать, – Анка задумчиво выпустила тонкую струйку дыма, – пусть будет, но – на своем месте. В Древнем Риме люди любили предаваться оргиям, ели-пили вокруг огромного стола, иногда по нескольку суток… Время от времени, когда желание пировать еще не проходило, а физические возможности уже не позволяли, мимо проходил раб с длинным пером и большим подносом. Тот, кто в этом нуждался, опускал перо себе в рот, щекотал нёбо, вызывал рвотный рефлекс и очищал желудок прямо на поднос. Чтобы продолжить пировать. В роли такого раба телевидение будет смотреться, пардон за каламбур, вполне органично… Устал от жизни, включил телик, прочистил желудок и – дальше жить!

Короче, эти геббельсы промыли мне мозги. В тот момент я презирала телевидение даже сильнее, чем все они вместе взятые. А они снова заспорили о подвигах. Кто-то хотел разоблачать, кто-то пропагандировать, Сандро призывал всех к радикальным мерам – выйти на улицы, захватить телебашню, взять в плен телебосса… Уравновешенный Никита урезонивал его, призывая ограничиться пропагандой в Интернет-пространстве… Наконец все устали и ненадолго затихли.

Илона раскурила кальян и пустила его по кругу.

– Не знаю… А может, ну их, эти подвиги? Что-то слишком много мороки с ними!

– А чем тогда займемся?

– Не понятно…

– Для начала рванем в Стокгольм! Какого числа концерт? Пятого? У всех с шенгеном в порядке? Завтра позвоним в SwissAir, закажем билеты…

– Там можно жить прямо в корабликах, на воде…

– А мне рассказывали, что в Стокгольме тусует чувак из рода Гамлета…

– Почему не в Копенгагене?

– Потому что не знает о банальной логике.

– Отлично!

– Пер-р-рфэ-эктно!

– Рэдиохэд и потомок Гамлета… Это – моя компания! Я уже одной ногой в Стокгольме!

– Только давайте договоримся на берегу! Никаких прогулок «памятными тропами Стриндберга»! Никаких прудов, где до сих пор плавает Гадкий Утенок. Никаких забегаловок, рядом с которыми Гамсун изнывал от голода…

– Он изнывал в Норвегии. А Гадкий Утенок, в статусе Лебедя, давно издох где-то под Копенгагеном.

– Да какая разница!

Снегопад, снегопад… Отчего поколения предков забыли заложить почтение к мертвецам в мой генетический код? В ожидании ночной встречи с Анкой я решил вновь навестить резиденцию-студию Гвидо, мало ли что… По дороге, бороздя снежно-бурую, обильно спрыснутую реагентами кашу московских улиц, тщетно гоню из головы мысли о том, как популярна была бы в России поп-группа с названием «Мертвые Продюсеры». Возможно, всему виной нелюбовь к убийцам?

Перед студией, где еще вчера я участвовал в интервьюировании Живого Продюсера, толпится разнокалиберный народ. Фанаты с траурными ленточками на кепках и рукавах, друзья Продюсера, его многочисленные приятели и, уж конечно, журналисты, журналисты, журналисты…

Несколько милиционеров с красными одутловатыми физиономиями усталыми жестами запрещают приближаться к входу, перетянутому желтыми ленточками. Я зачем-то вытаскиваю из кофра бесполезную сейчас Лейлу, топчусь на месте, не делая попыток попасть внутрь. Чутье подсказывает мне, что там и делать-то нечего. Странно? Конечно, странно, что Гвидо отдал Богу душу спустя пару дней после убийства Славы и несколько часов после того, как мы раскрыли его. Но смерть вообще – странная штука… Нелогичная, непривычная, нарушающая правила… Сегодня мне не жаль мертвеца. В случае с Гвидо смерть кажется мне справедливым возмездием. Споткнулся-упал? – Не ходи по скользкой дорожке! Отказало сердце? – Рука провидения. Кто-то помог? – Ну, и поделом! Вряд ли, проникнув сквозь запорошенный наряд снеговиков-милиционеров в студию, я смогу обнаружить ответы на все мои вопросы, которые кто-нибудь заботливо выложил фисташками вдоль барной стойки. А нужны ли мне теперь ответы? Кажется, за прошедшие три дня я простился с главным качеством удалого папарацци – любопытством. Под навязчивым снегопадом я ловлю себя на том, что мне совсем не интересно, как и почему Гвидо сделал то, что сделал. Все, что мне теперь нужно для того, чтобы спасти дорогого человека, – одно-единственное доказательство. Доказательство того, что нынешний покойник пару дней назад помог стать покойником своему звездному подопечному. Я найду это доказательство, я представлю его следствию, они поблагодарят меня, как доблестного «тимуровца» за содействие, и освободят мою любимую… Вот и все. Я засовываю Лейлу обратно в кофр, подальше от снежинок, которым нынче досталось любопытствовать за всем миром вместо меня. Я разглядываю лица в толпе, отыскивая знакомых. Один… Другой…Третий… Топчутся, пританцовывая под студеным ветром с мобильными телефонами наперевес. Вон в компании юных стажерок вещает музыковед с говорящей фамилией Ксилофонов из «респектабельной газеты». Подхожу, здороваюсь.

– Чего тут? Есть смысл?

– Ждать-то? – Ксилофонов дует на замерзшие пальцы и вытаскивает сигарету, – не знаю. Обещали журналистов пустить…

– Тогда ждем. – Я тоже закуриваю.