Себя всадники называют народом «хунна», Баламбер – их вождь, «кровавая гроза».

…В этом месте старик-толмач, сделав перерыв, счел нужным рассказать своим новым хозяевам-антам, что раньше, в неволе у сарматов, встречал людей народа хунна. Но все роды существовали и кочевали по степи сами по себе, не признавая верховного владыки. Сейчас, судя по всему, ситуация изменилась.

Князь Доброгаст, внимательно выслушав речь конника, осведомился: чего он, собственно, хочет? Посланник-хунна предложил князю прибыть с дарами к Баламберу и признать его власть. По словам Идария, князь Доброгаст отреагировал на наглое требование удивительно спокойно. Сказал, что среди своего народа он – не главный, а главный далеко отсюда, очень далеко. Но главному князю он сообщит, обязательно сообщит.

Хунн слушал, переминаясь на кривых ногах. Явно обрадовался, когда князь Доброгаст велел одарить его лично, «посланника славного вождя Баламбера». Дали хунну добрую железную уздечку, настоящий сарматский лук и полтора десятка стрел с железными наконечниками. Вождю Баламберу князь Доброгаст передал шапку серебра, красивый римский шлем, несколько длинных мечей.

– Меня послали все это передать лично и своими глазами убедиться в существовании нового большого племени на границе с владениями Божа, выяснить количество конников и степень их угрозы для антов, – сказал Идарий.

Константин Германик с любопытством выслушал перевод Люта-Василиуса. Нечто в задании Идария показалось ему знакомым.

– Что же ты остановился, продолжай, – предложил он анту.

Тот согласно кивнул и стал рассказывать дальше.

Ехали они с конниками достаточно долго, достигнув берегов соленого озера Меотиды. Уже на полпути им встречались большие группы хуннов, кочевавших по степи в повозках, набитых женщинами и вопящими детьми. Все были голодны, очень голодны.

Место стоянки кочевья выявить было нетрудно по громадной черной проплешине в зеленом степном разнотравье. Лошади съедали траву, дети пожирали кузнечиков.

Селений или укрепленных городищ у хуннов просто не существовало. Повозок было или много, или очень много. Там, где стояло кочевье Баламбера, их оказалось несметное количество.

Самого главного хунна Идар так и не увидел. Кажется, он ушел на войну с сарматами. Скорее всего, дары от князя Доброгаста просто присвоили себе сопровождавшие его конники.

– Остался я один-одиношенек посреди громадного лагеря из кибиток, – поведал Идарий. – Серебряные монеты, зашитые в пояс, ночью украли вместе с поясом, увели и лошадь. От голодной смерти спасся только тем, что познакомился с чернобородым плотником-иудеем. Хунны пленили его во время набега на готское поселение и оставили в живых только потому, что им постоянно нужно было чинить свои кибитки да длинные телеги. А так они пленных не брали, – заметил Идарий. – Даже женщин. Натешатся и зарежут.

Далее Идар рассказал, как провел с хуннами «одно лето и две зимы». По его наблюдениям, народу все прибывало, как будто неведомый колдун, объевшись несвежего мяса, изрыгал из-за Меотийского болота все новые и новые роды и племена народа хунна.

Понтийские степи уже не в состоянии их прокормить.

Хунны с малолетства приучены ездить верхом. Мужчины едят на лошади; уткнувшись в гриву, спят на лошади; облегчаются, не сходя с лошади. Только для того чтобы совокупиться с женщиной, хунны забираются внутрь кибитки. Когда ребенок подрастает, ему ранят шею и подбородок, чтобы со временем не выросла борода. Гунны считают, что обезображенное лицо устрашает врага.

Идарий, чтобы не выделяться, брил лицо каждый день. Иначе могли заколоть, не сходя с седла.

Пока он жил среди хуннов, видел, как народ постепенно вооружается. На смену слабым охотничьим лукам пришли мощные, дальнобойные. Что-то взяли у сарматов, что-то позаимствовали у готов. Вместо заостренных палок хунны обзавелись настоящими копьями, пусть не всегда с железными наконечниками, но обязательно с костяными. У каждого всадника к седлу приторочена веревка, которую он приучен ловко бросать, набрасывая петлю на врага или пытаясь стеснить его в движениях.

Практически все конники не защищены броней, поэтому потери несут страшные. Когда хоронят своих, насыпают большой курган, на нем поедают пищу, пьют мед по антскому обычаю. Называется эта тризна особым словом – страва.

Когда хуннов атакует сильный противник, они выставляют повозки, образуя круг, изнутри которого обороняются. Укрепления штурмовать не умеют, обходят их стороной. Также не приучены к длительной осаде. Страдая от голода больше, чем осажденные, предпочитают искать более легкую добычу.

– Жестоки до крайности, – закончил Идарий свое повествование о хуннах. – Грабеж – в радость; крик жертвы – что иному песня; украшение на гриве лошади – человеческая кожа, содранная с черепа.

Я ушел от кочевников, как только раздобыл коня, а мужчины перепились и уснули после погребальной стравы.

Идарий замолчал. Пораженный его рассказом, молчал и Константин Германик. Да и что тут скажешь, о чем спросишь?!

В этот момент вернулся Эллий Аттик. Вид у него был виновато-удрученный.

– Сделка состоялась? Мы может плыть дальше? – не понял Константин Германик.

– Если бы так, трибун, – уныло ответил грек. – Князь Доброгаст запросил слишком много: и за возможность передвигаться по его территории, и за провизию, поэтому я не осмелился принимать решение без тебя.

– Сколько? – коротко осведомился римский офицер.

– За каждого второго солдата по одному золотому, – с драматической интонацией сообщил Аттик. – А за фунт свинины серебра больше, чем за целую свинью.

Трибун быстро посчитал в уме.

– Свинину возьмем только для пса. Обойдемся рыбой, нам не впервой. А за солдат заплатим, сколько их там у нас…

– В том то и дело, – вздохнул грек. – Князь Доброгаст настаивает, чтобы по одному золотому денарию мы заплатили за каждого второго его солдата!

Германик в сердцах сплюнул и решительно направился назад в дом-крепость, приказав Люту и Аттику оставаться во дворе.

Князь Доброгаст, слегка осоловевший от выпивки, ждал его. Сразу же предложил «пропустить кружку меду после прогулки на свежем воздухе». Трибун невежливо отказался и нетерпеливо осведомился: «Какого дьявола князь требует уплаты за своих собственных солдат? Какое отношение его солдаты имеют к купеческой экспедиции?»

– Я же не спрашиваю, какое отношение к торговому промыслу имеет римский офицер? – Лицо антского князя расплылось в улыбке. – Но коль ты спросил, я обязан уважить гостя. Изволь. Мои солдаты будут защищать тебя и твой товар здесь, в крепости, задерживая степняков. Или пока я торгуюсь с готами.

Увидев непонимание на лице римлянина, Доброгаст поднялся, прошел через большую комнату. Заглянув за дубовую дверь и убедившись, что за ней никого нет, растолковал гостю неписаные законы выживания торгового городища на границе степи и леса.

Кочевники наведываются сюда часто, несколько раз за лето. Договориться с ними не удается, они хватают все, что видят; режут, кто двигается; и насилуют всех: от девочек до старух и коз