Эльфы видели в аршах абсолютное зло. Почему? Ведь мои друзья всячески избегали спускаться с гор или выбираться из пещер без крайней нужды. Они, очевидно, неуютно почувствовали бы себя в лесу. Я уже точно знал, что планов по захвату мира или хотя бы Пущи никто из аршей не строит. Так в чем дело?

Репейник отпер ворота. Тяжеленная каменная плита отодвинулась с пути бесшумно и жутко, а нашим глазам открылось закатное небо. Далеко внизу серый клинок облака рассекал багровое солнце, уже склонившееся к горизонту, в сияющем просторе цвета крови на отполированном лезвии. Темное золото последних лучей заливало Пущу под нашими ногами; до нее осталось не более суток пути.

«Эльфы оборачиваются на Запад, арши — на Восток. Утреннее солнце встает по ту сторону гор, — отчего-то подумал я. — Если один из смыслов нашей разведки заключался в понимании сути вещей, то она почти завершена. Я уже понимаю, что делается, я понимаю — как. Осталось выяснить лишь — зачем, и моя цель достигнута. Впрочем, как бы ни сложились в дальнейшем события и обстоятельства, у меня уже достаточно опыта, чтобы не вернуться в Пущу рыцарем Государыни…

Хотя, если так, то почему это вообще пришло мне в голову?»

Мои друзья спали в зарослях на горном склоне. Я сидел на замшелом валуне и смотрел, как медленно восходит луна и зажигаются звезды. Полоска зари постепенно никла и гасла, будто угли в костре. Небесный Охотник перешагивал горизонт, сияя звездой Эрендил на плече, и голубая Гилтониэль дрожала и мерцала на западе; я узнавал рисунок созвездий, вспоминал песни под этими звездами — и душа рвалась на части.

«Вот я вижу Пущу — и чему-то внутри меня нестерпимо хочется покоя, бездумья, ощущения абсолютной правильности бытия… Я вспоминаю любовь к королеве Маб и жалею о любви к ней, хотя отлично понимаю, что это морок, морок недобрый… Слаб человек. Вспоминать убитых орков, убитых людей, мой бедный город, вожделеющий вечной юности и эльфийской прелести, не слишком-то получается сейчас. Все, что настоящему Дэни кажется мерзким, подлым, жестоким, — отошло куда-то, выцвело, поблекло…

А почему бы и не морок? А почему, собственно, морок? Кто вообще такой Дэни? Жалкое, смертное, человеческое тело…

Выпить вина из эланоров, раствориться в лунном свете, музыке, пьяном веселье… Пусть Государыня и девы из ее свиты улыбаются, а мир вокруг будет прекрасен, неописуемо прекрасен! Ах, вина, звезд, танцев! Варда, Лучезарная Царица, Дева Западных Морей! Мир будет совершенен, и я в нем — совершенство, я — фиал Государыни, я — клинок Света, я слышу пение мэллорнов у дворца моей королевы…»

Паук отвесил мне такой подзатыльник, что из глаз посыпались те самые искры, о которых обычно упоминают для красного словца. Я едва не кувырнулся с камня, на котором сидел, но в голове чуточку прояснилось. Пришел настоящий ужас.

— Мне твоя физиономия не понравилась, — сказал Паук встревоженно. — Я тебя таким ошалевшим уже давно не видал. Ты как, в порядке?

— Кажется, не совсем, — признался я, не в силах на него посмотреть. — Кажется, ты мне еще слабовато наподдал. Хорошо, что ты проснулся. Я, кажется… я сейчас вас предать собирался, кажется. Продать за улыбочку королевы Маб.

И тут меня затрясло. Стало так холодно, что ледяная вода подземных озер сейчас была бы для меня теплой, как парное молоко. Я свернулся в клубок, пытаясь укутаться в плащ, но озноб не проходил, я вымерз до костей, зубы лязгали — не остановиться.

Паук, как тогда осенью у родника, сгреб меня в охапку и прижал спиной к себе. И так же, как осенью, озноб мало-помалу прошел, оставив тошную слабость и желание расплакаться в голос, как вопят маленькие дети. Не знаю, в чем тут дело: в тепле тела арша или в странной несовместимости орка и эльфийской чары, но Государыня снова выпустила мою душу, правда, выпустила нехотя.

— Тебе легче? — спросил Паук.

— Легче, — сказал я. — Но плохо. Зря ты со мной связался, Паук. Я — слабак. Когда на меня находит, я готов бежать на свист и вилять хвостом. У меня крыша течет, как ты говоришь. Зачем ты помешал Ястребу меня убить, не пойму…

— Дурак ты, а не слабак, — возразил Паук. — Ты должен был еще тогда, осенью, подохнуть. Ты же до сих пор барахтаешься, пытаешься разобраться, все такое… Это не слабость. Чего бы ты хотел? Чтобы лешачка тебя отпустила — и все? Угу, сейчас. Если бы она была такой слабачкой, разве мы возились бы с ней столько лет?

— Я боюсь идти в Пущу, Паук, — сказал я, вдруг осознав, что мертвой хваткой держу его за рукав. — Я — трус, да? Я боюсь, что потеряю свободу, понимаешь? И что себя потеряю. Я так боюсь, что у меня кровь леденеет…

— Я знаю, что боишься, — кивнул Паук. — Такого только круглый дурак не боится, Эльф. Но ты же говорил — надо все выяснить, потом рассказать королю людей из Чернолесья. Нам с тобой надо это доделать. Не знаю, как поступают эльфы, они полудохлые, но живые боятся — и все равно делают. Возьми себя в руки.

Я отстранился так, чтобы видеть его лицо. Паук смотрел на меня спокойно и тепло; я решился.

— Ты все видишь, — сказал я. — Ты все понимаешь, дружище. И если ты увидишь, что я меняюсь, что я вас продал, — убей меня. Не жалей. Если у меня не хватит сил сопротивляться в Пуще, то уже не хватит ни на что. Убьешь?

— Уверен? — спросил Паук, ткнув меня кулаком в колено.

— Уверен, — заявил я, отвечая на тычок. — Пойми, Паук, это будет значить, что Дэни уже умер, что его души больше нет, так что ему ты ничего дурного не сделаешь. А существовать, как красивенький раб Государыни, я не хочу. Я могу на тебя рассчитывать?

— Угу, — кивнул Паук, становясь печальным. — Поспи. Тебе надо, чтобы голова была ясная. — И принялся разматывать веревочку.

— Я прямо тут, ладно? — спросил я и, укутавшись в плащ, улегся головой на его колени — с дальним прицелом, с некоторой надеждой, что близость орка не позволит королеве Маб забрать мои сны. — Тебе не мешает?

— Не особенно, — сказал Паук, растягивая веревочку между пальцами. — Спи, я понял.

Было изрядно неудобно; я засыпал долго и тяжело, но спал без снов.

Ранним утром мы охотились на сонных кекликов и фазанов, а потом пекли их в золе. Репейник разделил с нами этот завтрак, после чего мы грустно расстались.

— Я дальше не пойду, — вздохнул, уходя, Репейник, и было заметно, что эта перспектива его огорчает. — Не хочу быть вам обузой. Эльф, ты возьми мой нож, на удачу, а?

— Свой не предлагаю — у меня эльфийский, — сказал я. — Возьми мои метательные ножи. Мне когда-то друзья подарили, а у меня таланта нет, как видно. Ты и левой рукой научишься, а у меня и правой не выходит.

Репейник ухмыльнулся всепонимающе и мило:

— Все наши желают вам удачи, ребята.

Мои бойцы обнюхались с ним, я хлопнул его по спине — и моя команда направились вниз по склону, а Репейник пропал в зарослях почти в тот же миг.

— Порядочный был боец, жалко, — сказал Паук. — Но проводник он тоже порядочный.