отнестись к Думе, в которой вдруг сразу увидели «лучших избранников народа», «представителей Всея Руси» и пр.

В тех кругах российского общества, где обсуждались стратегии преодоления внутреннего кризиса путем политического устранения императора, Думе должна была принадлежать значимая символическая роль. Так, 23 декабря 1916 года на обеде у крупного промышленника Богданова, на котором присутствовали члены императорской фамилии, князь Гавриил Константинович, член Государственного совета Озеров и промышленник Путилов говорили, что

единственное средство спасти царствующую династию и монархический режим – это собрать всех членов императорской фамилии, лидеров партий Государственного совета и Думы, а также представителей дворянства и армии и торжественно объявить императора ослабевшим, не справляющимся со своей задачей, неспособным дольше царствовать и возвестить воцарение наследника под регентством одного из великих князей.

Тот вечер закончился тостом «за царя, умного, сознающего свой долг и достойного своего народа»[300]. Дума как представительное учреждение, некий аналог Земского собора, должна была легитимировать государственный переворот в воображении разочарованных в верховной власти современников.

При этом сами депутаты опасались революции не меньше, чем министры. Как правило, революционный фактор использовали в качестве предлога давления на власть, но для представителей Прогрессивного большинства Думы революция представлялась нежелательной крайней мерой. В этом отношении показательно выступление лидера кадетов П. Н. Милюкова на конференции партии, проходившей в Петрограде 22–24 октября 1916 года. Он предостерегал соратников от того, чтобы не заиграться в революцию:

Нравственный кредит правительства равен нулю; в последний момент, охваченное ужасом, оно, конечно, ухватится за нас, и тогда нашей задачей будет не добивать правительство, что значило бы поддерживать анархию, а влить в него совершенно новое содержание, т. е. прочно обосновать правовой конституционный строй. Вот почему в борьбе с правительством, несмотря на все, необходимо чувство меры.

Следует заметить, что на этом этапе ни Государственная дума, ни общественные организации не требовали ограничения монархии – речь шла о контроле над правительством ради спасения «исторической власти», о создании «ответственного министерства». Произошедшее немногим позднее свержение монархии, таким образом, стало следствием ошибочных действий власти, отказавшейся идти на уступки в условиях ею же спровоцированного кризиса тогда, когда еще сохранялась вероятность избежать революции.

Динамика общественных настроений: от патриотической тревоги к революционным страхам

За июль 1914-го – февраль 1917 года можно выделить несколько хронологических отрезков, когда заметно менялись массовые настроения городских обывателей: период мобилизации и первых боев в Галиции и Восточной Пруссии (июль – сентябрь 1914 года), во время которого в прессе доминировали оптимистические слухи о военных победах русской армии, надежды на скорую победу (при сохранении тем не менее значимой доли пессимистических слухов, вытекавших из неприятия войны народом); октябрь 1914-го – лето 1915 года – период распространения пессимистических настроений, массовой шпиономании, осознание затяжного характера войны; осень 1915-го – весна 1916 года – время усиления предчувствий внутриполитической катастрофы; лето 1916 года – короткий промежуток надежд, связанных с Брусиловским наступлением; осень 1916-го – зима 1917 года – предчувствие надвигающейся революции. В целом вектор массовых настроений был обращен в сторону постепенной иррационализации. Вместе с тем на каждом отрезке обнаруживается целый букет иногда взаимоисключающих эмоций и представлений, динамику массовых настроений нельзя описать однолинейной кривой, хотя на каждом из этапов можно выделить доминирующую эмоцию, настроение. При этом значимым рубежом в динамике политических настроений общества стало лето 1915 года.

К тому времени в российском обществе произошел своеобразный кризис перепроизводства патриотически-пропагандистских литературных и визуальных образов. Так, хотя в 1914–1916 годах в России росло производство игровых развлекательных кинофильмов, количество военно-патриотических лент существенно снизилось. Если в августе – декабре 1914 года было произведено 43 патриотических фильма, то за весь 1915 год – 17, а в 1916 году – 6. То же характерно и для театральных пьес: в 1914 году к патриотическому жанру относится 16 %, а в 1915 году их число снижается до 6 %. Еще показательнее динамика выпуска патриотического лубка, более 90 % которого приходится на 1914 год. Кроме того, назревание внутреннего социально-политического кризиса выражается в том, что в визуальной пропаганде на смену внешнему врагу начинает приходить враг внутренний, которого обнаруживают и среди представителей власти. Например, в 1915 году в журнальных карикатурах доля внешнего врага составляла 48,8 %, а в 1916 году она снизилась до 22,5 %. Сдвиг настроений пришелся на лето 1915 года, что связано с образованием Прогрессивного блока и требованием создания «кабинета доверия», принятием Николаем II обязанностей Верховного главнокомандующего, последующим роспуском Думы.

Эмоции патриотической тревоги выразил депутат – кадет и брат экс-министра внутренних дел В. А. Маклаков в статье «Трагическое положение», опубликованной в «Русских ведомостях», в которой он сравнил Россию с машиной, ведомой в пропасть неумелым шофером: «Вы несетесь на автомобиле по крутой и узкой дороге, один неверный шаг, – и вы безвозвратно погибли. В автомобиле – близкие люди, родная мать ваша. И вдруг вы видите, что ваш шофер править не может; потому ли, что он вообще не владеет машиной на спусках, или он устал и уже не понимает, что делает, но он ведет к гибели и вас, и себя, и если продолжать ехать, как он, перед вами – неизбежная гибель». Маклаков поднимал вопрос, стоит ли вырывать руль у этого шофера, рискуя сорваться в пропасть, или необходимо дождаться момента, когда автомобиль минует опасный участок дороги. И хотя Маклаков предлагал второе решение, сама постановка вопроса, общий тон статьи выглядели почти революционно. В зависимости от настроений и степени собственной оппозиционности читатели в образе «безумного шофера» узнавали премьер-министра И. Л. Горемыкина или даже самого Николая II.

Созданный Маклаковым образ запомнился соотечественникам. В частности, к нему спустя более года вернулся коллега Маклакова по Государственной думе, депутат от Терской области М. А. Караулов. Третьего ноября 1916 года он слегка перефразировал Маклакова, вспомнив «аргумент о преступном шофере, управляющем мотором, где сидит наша родина-мать, направляющем его в пропасть». Примечательно, что в карауловской редакции образ автомобиля обретает несколько иное значение: если у Маклакова это государство, управляемое неумелым правительством, ведущим к гибели подданных империи, то у Караулова пассажиром выступает сама Россия, а автомобиль, в котором она находится, оказывается неким злым роком.

Образ, созданный Маклаковым, оказался настолько ярким, что был визуализирован в иллюстрированных изданиях. Вскоре после выхода упомянутой статьи в журнале «Будильник» появляется карикатура под названием «Сумасшедший шофер», изображавшая несущийся по узкой горной дороге прямиком в пропасть черный автомобиль, в котором помимо шофера находится царица. В августе 1917 года художник одесского журнала «Театр» повторил эту композицию, причем на автомобиле теперь красовалась надпись «Россия», а в роли шофера был