Но буйство революционных страстей уходило все дальше в прошлое, и со временем презрительное отношение к мадам Дюбарри сменилось трезвым признанием того, что история ее жизни достойна более глубокого изучения и более справедливой оценки. Она была прежде всего истинной женщиной, обольстительной, полностью овладевшей умением возбуждать страсть в мужчинах, знавшей толк в красивых вещах и искусстве, ну, а уж раз ее постигло несчастье стать жертвой политики, от которой графиня всегда подчеркнуто старалась держаться подальше, так это вечное подтверждение той избитой истины, что нельзя жить в обществе и быть свободным от него.

Как того и следовало ожидать, после казни мадам Дюбарри Французская республика наложила руки на ее имущество – видимо, рассказы Замора и Грива о «сказочном дворце королевской шлюхи» распаляли воображение нищих и голодных санкюлотов. Растаскивать добро графини начали еще во время ее тюремного заключения, печати, наложенные на замок, несколько раз взламывались.

Первыми принялись за дело обитатели Лувесьена. Женщина по фамилии Дельян, служившая в замке, спрятала под кучей навоза золотое блюдо, шесть ложек, два больших бокала из того же металла, часы, украшенные бриллиантами, двести луидоров, цепочку с изумрудами и бриллиантами, и кое-что еще. Гриву донесли об этом, и он заставил ее возвратить эти вещи. На другую женщину, при соучастии своей дочери укравшую вторые часы с бриллиантами, донесли соседи, и она сделала попытку покончить с собой.

18 декабря 1793 года в Лувесьен была направлена комиссия для «розысков имущества Дюбарри». Ее труды, продолжавшиеся несколько дней, не пропали даром, ибо улов оказался крупным. В водоемах Марли выловили некоторое количество дорогих предметов, брошенных туда грабителями в надежде извлечь их и прикарманить, когда шум уляжется.

Минуло четыре месяца после казни хозяйки замка, а в контору бюро эмигрантов в Версале все еще доставляли ювелирные украшения и дорогие вещи из Лувесьена. Невзирая на растаскивание, оценка имущества казненной, конфискованного государством, – кружева, картины, серебро, хрусталь, столовое и постельное белье, – составила более миллиона ливров. На самом деле точную оценку произвести трудно, ибо даже через несколько лет после смерти мадам Дюбарри все еще распродавались ее земли и владения. Что же касается похищенных драгоценностей, они так и оставались у лондонских банкиров. В декабре 1794 года по приказу министерства юстиции они были проданы с аукциона, выручка составила около двухсот тысяч ливров, что, по мнению современников, составляло где-то около трети их истинной стоимости.

Поместье Лувесьен было продано и неоднократно переходило из рук в руки. В середине ХIX века сильно уменьшившийся в размерах земельный участок был разделен на две части: на одной располагается сам особняк, на другой – знаменитый павильон архитектора Леду. С тех пор они находятся во владении разных частных лиц, что, прямо скажем, не способствовало должной сохранности этих исторических зданий. В особенности пострадал павильон, где была выполнена совершенно неуместная для этого небольшого шедевра архитектуры внутренняя перепланировка.

На вырученные от продаж средства предъявили свои требования наследники и кредиторы. Маркиз де Буазессон, женатый на кузине Жанны Мари-Жозефин, или Бетси, затребовал и получил сто пятьдесят тысяч ливров. Ювелиры, портные, включая знаменитую Розу Бертен, предъявили неоплаченные счета на более чем девятьсот тысяч ливров. На их погашение ушли все оставшиеся средства, включая деньги, завещанные герцогом де Бриссаком и полученные от возврата займа, выданного герцогу де Роган-Шабо. Наследственные дела еще не были улажены при Консульстве, и по их поводу долго не прекращались жаркие споры. Архив фаворитки отдали деверю Жанны, Элиа-Николя Дюбарри, маркизу д’Аржикур, от которого он перешел в семью его единственной дочери, графини де Нарбонн-Лара.

Что произошло с остальными действующими лицами этой истории?

Всеми забытый Гийом Дюбарри скончался в 1811 году. Его побочный сын Александр выбрал, по примеру отца, жизненную стезю военного и дослужился до генеральского чина.

Прощелыгу в 1794 году, невзирая на преклонный возраст, приговорили к казни на гильотине; его сестры мирно доживали свой век в Тулузе.

Казалось, после переворота 9 термидора правосудие должно было добраться и до преследователей мадам Дюбарри.

Хотя общественный обвинитель Фукье-Тенвиль оказывал помощь в аресте Робеспьера, Сен-Жюста и Кутона, его самого вскоре заключили в тюрьму по доносу и судили. Свою защиту Фукье-Тенвиль строил на том, что повиновался указам Комитета общественной безопасности и Конвента: «Не я должен стоять перед Трибуналом, а вожди, чьи приказы я исполнял. Я лишь действовал в духе законов, принятых Конвентом, облеченным всей властью. Из-за отсутствия его членов в суде я оказываюсь главой (политического) заговора, о котором я никогда не подозревал. Здесь же я сталкиваюсь с клеветой, с людьми, всегда стремящимися возложить ответственность на других».

Суд продолжался 41 день, а 7 мая 1795 года Фукье-Тенвиль был казнен на гильотине вместе с 15 другими членами Трибунала.

Все прочие главные действующие лица трагедии мадам Дюбарри отделались легко. Были попытки привлечь их к ответственности, но они представляли собой слишком мелкие винтики в огромной машине террора, чтобы кто-то горел желанием добиться в их отношении торжества справедливости.

По доносу мирового судьи Лувесьена Грив в январе 1795 года был арестован в Амьене, где он надеялся обрести убежище. Спустя несколько месяцев после ареста его выпустили, и Грив уехал в Брюссель, где посвятил себя занятиям литературой. Современники всегда особо отмечали его безукоризненное владение французским языком. Он скончался в 1809 году.

Точно такая же история приключилась с Блашем и Саланавом, затем они исчезли безо всякого следа.

Хуже всех пришлось Замору. Он был арестован вскоре после Грива, затем освобожден и поселился в Париже, где жил в отчаянной нищете, презираемый всеми за предательство своей хозяйки. Когда он в 1820 году умер, вся наличность, найденная в его каморке с портретами Робеспьера и Марата на стене, составляла 3 франка. Труп «неиспорченного дитя природы» обрел последнее пристанище в общей могиле. По поводу его кончины никто не проронил ни слезинки.

Герцог де Шуазёль, вдохновитель потока грязных книжонок о молодости Жанны, которые часто принимали за исторические свидетельства, мирно скончался в изгнании в 1785 году. Его сестре, которая, собственно, была подстрекательницей неприглядных действий всемогущего брата, повезло меньше, ибо она в 1794 году, подобно многим аристократам, взошла на эшафот. Когда в ходе процесса в Революционном трибунале ей задали вопрос, оказывала ли она помощь эмигрантам, герцогиня Беатрис де Грамон заявила: «Я сперва хотела ответить „нет“, но почитаю недостойным прибегать ко лжи во спасение своей жизни».