3

Это была потрясающая лань. Огненно-золотая, с точеными ножками, она неслась по лесу вспышкой шалого пламени и время от времени косилась назад влажно-смоляным глазом. Царская добыча! Ну и пусть колючие ветки злобно хлещут по лицу, а конь вытягивается в струну, отдавая бешеной скачке последние силы! Вперед, через пни и колдобины, вихрем одолевая прогалины и чуть ли не кубарем скатываясь по косогорам, вперед и только вперед!..

Свита безнадежно отстала, и царевич Читра был втайне рад этому. Надоели! То опасно, это недостойно, спать на земле чревато ста болезнями, сражаться надо тупым оружием во избежание… Фазаньи души! Небось брату Грозному боятся указывать, глотка пересыхает от страха, а ему, Читре-Блестящему, будущему герою, который на одной колеснице станет завоевывать вражьи крепости, — ему-то каждый мозгляк норовит напомнить о младости и отсутствии опыта!

«Дудки! Эта лань — моя и только моя!»

Царевич уже плохо отличал явь от блажи, сгоряча ему казалось, что впереди сломя голову мчится не лань, лесная красавица, а юная апсара из Обители Тридцати Трех. Рыжеволосая дева из легиона небесных соблазнительниц, что мимоходом прерывали покаяние наисуровейших аскетов, шипы с колючками давно уже изорвали в клочья и без того скудное одеяние, обнажив стройное тело, соблазн мужей, — и испуг волнующе смешивался с призывом, когда апсара вскрикивала на бегу.

«Читра-а-а! — эхом звенело меж стволами деревьев, и мягкие молоточки грохотали в сознании будущего раджи Хастинапура. — Читрасена-а-а-а!..»

До сих пор так звала его только мама. Читрасена, Блестящий Воитель — разгоряченный воинской наукой или скачками, он стеснялся проявлений материнской любви, выскальзывая из объятий и спеша убежать к сверстникам, но ночами царевичу снилось это имя.

И день триумфа, когда Блестящим Воителем его назовет сам Гангея Грозный.

Сводный брат, заменивший отца, которого царевич почти не помнил, ужас недругов и живая легенда Города Слона, образец для подражания.

— Читрасена-а-а!..

Лес кончился сразу, рывком, обвалом рухнув вниз, к песчаному берегу, по-детски закричал конь, вороной скакун, ломая ноги на крутизне, — но юный Читра вовремя успел откатиться в сторону, выскользнув из-под туши несчастного жеребца.

Спустя мгновение царевич уже несся по склону, вздымая вокруг себя тучи песка и оглашая берег победным кличем. Чудо совершалось у него на глазах, чудо из чудес, а значит, нужно было верить и брать, пока судьба милосердна! Вожделенная добыча оказалась совсем рядом, руки сами собой сомкнулись вокруг тонкостанной апсары, рыжий дождь хлынул со всех сторон, обдав свежестью и страстью, а губы уже искали, впивались в алую мякоть боязливо раскрывшегося бутона…

— Читрасена! На помощь!

Смерч подхватил возбужденного охотника, вознеся на миг к самому небу, и почти сразу земля больно ударила в спину. Когда глаза вновь обрели способность видеть, взору Читры представилась ужасная картина: красавица апсара, его трепетная лань, вовсю обнималась с каким-то рослым нахалом, а тот утирал слезы с женских щек, шепча на ухо апсаре всякую дребедень. Будь царевич поспокойней, он бы не преминул заметить, что апсара облачена в роскошные одежды, не изведавшие ласки шипов, а кудри женщины на поверку оказались не золотыми или рыжими, а светло-русыми, ничем больше не напоминая прежний сверкающий дождь.

Кроме того, от ближней излучины доносилось пение и разудалые выкрики, а это уже и вовсе ни в какие ворота не лезло! Может ли подобное чудо совершаться в присутствии толпы ротозеев?

Но женщина только что звала его, Читрасену, на помощь! Да или нет?!

Наглец-незнакомец оторвался от красавицы и шагнул к поверженному царевичу, утирая рот тыльной стороной ладони. Густые брови гневно сошлись на тонкой переносице, и Читра понял: настало время действовать! Извернувшись, он метнул в ненавистное лицо горсть песка и от самой земли бросился врагу в колени, оплетая их руками. Рывок — и вор, который осмелился посягнуть на чужую добычу, катится по берегу, а в руке царевича мокрым листом блестит чужой кинжал. Увы, успех был недолгим. Противник даже не стал подниматься: тело его само взлетело в воздух, точно сухой лист от порыва ветра, и едва Читра попытался достать врага клинком, как вновь оказался в объятиях уже знакомого смерча.

На этот раз земля била вдвое больнее.

Три стрелы иволгами просвистели в воздухе. Одну рослый мерзавец успел отбить предплечьем, двигаясь нечеловечески быстро, от второй увернулся, но третья вошла в подставленный бок и хищно задрожала, пробуя на вкус чужую кровь. Взвизгнула апсара, кидаясь к раненому и помогая ему удержаться на ногах, царевич Читра попробовал встать, но не сумел — а от ближней излучины и с другой стороны, от западного притока Златоструйки, двигались навстречу друг другу две тучи.

Одна, во главе с бдительным Кичакой, неслась по земле, плетьми горяча запаленных коней, другая же вихрем мчалась прямо по воздуху, ринувшись в лазурь на призывный крик господина, — и вскоре смертельный дождь пролился с неба на огрызающуюся землю.

Бой был недолгим.

Читрасена, Блестящий Воитель, князь крылатых гандхарвов и доверенный слуга Владыки Тридцати Трех, сполна расплатился за рану и унижение.

В кои-то веки спустишься в компании друзей и апсар во Второй мир, дабы насладиться покоем и тишиной — а тут на тебе! Что говорите? Тезка? Глупости говорите, уважаемые: какой еще тезка?! А даже если и так…

* * *

— Почему ты остался в живых?! — вопрос Грозного звоном медного горна взметнулся под самые своды зала, пробиваясь даже через глухоту гонца. — Кичака, ответь мне: почему ты жив, когда мертв твой господин?!

Гангея был не прав — он еще не знал, что сотника, оглушенного падением с коня, гандхарвы приняли за мертвого и оставили валяться среди прочих трупов. Не знал он и того, что именно Кичака доставил в Город Слона тело убитого царевича, после чего упрямо отказывался от лекарской помощи и требовал личной встречи с регентом, грозя обломком меча лекарям и слугам, пока не потерял сознание.

Грозный знал одно: малыш Читра, первенец Шантану-Миротворца и Сатьявати, погиб. Погиб глупей глупого. И бессильный гнев туманил рассудок регента, которому на днях исполнилось ровно тридцать восемь лет.

Голова Кичаки затряслась, как у немощного старца, словно шея разом устала держать на себе эту обузу, на запекшихся губах выступила сизая пена, и сотник встал в полный рост, забыв, где он и кто он.

— А ты, — сипло выдохнул Кичака, с остервенением тыча кулаком в сторону регента, — ты почему жив?! Отвечай, Грозный! Ведь ты же собирался поехать на охоту вместе со сводным братом! Будь с нами ты, разве Хастинапуру пришлось бы оплакивать своего царевича?! Где был ты, герой, ученик Рамы-с-Топором, опора державы?! В постели с этой шлюхой?! С женой своего отца и матерью твоего будущего повелителя?! Отвечай!

Кичаку шатало, сейчас он был похож скорее на юродивого калеку, чем на опытного дружинника, и гримаса бешенства комкала лицо сотника ледяными пальцами, превращая его в мокрую тряпку без смысла и выражения.