— Вернись, — шепотом попросила Катя, — пожалуйста. Пойдем отсюда.

Кравченко развернулся в воде. Он стоял в самом центре серебристого лунного круга, мерцавшего со дна.

— Выходи, я прошу тебя, выходи из воды!

— Почему? — тихо откликнулся он. — Ну почему, скажи?

— Потому что!.

— Тут никого нет. — Он поднял руки, словно сдавался. — Никого, смотри!

Он с силой ударил по воде руками, разбивая мерцающий дрожащий круг. Всплеск, фонтан брызг — словно крупная хищная рыба ударила хвостом.

Рыба? Пловец?

Из окна флигеля послышался придушенный женский вскрик. Окно со звоном захлопнулось, прищемив занавеску. Щелкнул шпингалет. В желтом дверном проеме церкви возникла долговязая нескладная фигура.

— Wer ist hier[10]? — загремел над прудом голос Линка.

Кравченко шумно, как кит, нырнул, снова с удвоенной силой и азартом ударив по воде руками и грудью. Катя видела, как на том берегу Линк застыл на месте, цепляясь за дверной косяк, так и не отважившись спуститься к воде.

В темноте послышался шорох — мокрый Кравченко в камышах выбирался на берег. У Кати не было слов! От страха или от душившего ее смеха — она так и не поняла.

Через много-много дней она вспомнила эту ночь и этот пруд. И Драгоценного В.А. — мокрого как мышь и торжествующего. Они умчались оттуда, как воры.

Бежали всю дорогу, чтобы Кравченко не замерз и не схватил воспаление легких. В гостинице взлетели вихрем по лестнице, едва не сорвали дверь с петель и в изнеможении рухнули на кровать (покрывало потом пришлось сушить в ванной). И вот именно тогда у Кати впервые появилось ощущение, что черта под всей этой историей ПОЧТИ подведена. Ах, если бы она только знала, сколько еще событий скрывается за этим коротеньким словечком!

А наутро, в половине восьмого, разбуженная солнечными ласковыми лучами, Катя, бодрая и отдохнувшая, спрыгнула с постели, нацепила первое, что попалось, — футболку Кравченко, подняла жалюзи и распахнула окно.

— Доброе утречко, — послышался снизу дребезжащий старческий голос. — Новость-то слыхали, нет?

В поселке-то говорят — взяли вроде вчера насильника-то, душегуба-то этого. Чтоб его, паразита, пополам поезд переехал! Вроде участковый наш постарался, молодец парень, давно пора. Милиции снова в поселке — тьма-тьмущая. Вот какие дела-то, красавица, на белом свете творятся, а ты спишь!

Во дворе, под самым Катиным окном, стоял Баркасов. Забыв про свою метлу, он настороженно, с любопытством смотрел на улицу, качая головой и тяжко вздыхая.

Следовало отыскать Катюшина. И немедленно. Однако улизнуть по-тихому из гостиницы не удалось.

Внизу Катя наткнулась на Юлию.

— Без завтрака? Куда? Не пущу, нет и нет. — Юлия шутливо расставляла руки. — Эти два гаврика улимонили спозаранку, а теперь и ты еще. На хоть кофе выпей с бутербродами. Все уже на столе. К участковому торопишься за новостями?

Катя кивнула: врать и отнекиваться было глупо.

— Что-то не нравится мне это, — сказала Юлия, сразу помрачнев. — Очень даже не нравится. Я, конечно, двумя руками за то, чтобы этот кошмар закончился. Но чтобы закончился вот так — нет уж, дудки. Я за справедливость.

— Но Дергачева пока что никто ни в чем не обвиняет. — Кате было неловко. Врать все же приходилось.

— Ну да, держи карман! Мне вон Илюшка мой поведал, как его Клим в гараже долбал. При тебе, кстати, это было, да, — Юлия скользнула по Кате взглядом. — Зря вы с ним так. Несправедливо. Я своего Илью знаю.

Он, конечно, не подарок, и закидоны у него разные, и характер не сахар, и на сторону он, паршивец, иногда гуляет. Но чтобы это, вот то самое.., эта мерзость… Да как у Клима мозги-то только повернулись обвинять его! Зря вы это, зря. Ты-то правда, что, с тебя какой — спрос, а вот с Клима спрос особый. Он ведь наш, здешний. И я с него за Илюшку своего еще спрошу. Будь спокойна.

— Я спокойна, — ответила Катя, подавленная натиском темпераментной собеседницы. После такой отповеди столь радушно предложенный завтрак не лез в горло.

— Да ты что? Обиделась на меня, что ли? Ой, — хмыкнула Юлия, — это ты брось. Я тебе-то отчего это все говорю? Потому что ты — это ты, ты — это не он.

Ты искренне помочь нам хочешь. И нас тебе жалко.

И Крикунцову ты жалела, что я, не видела, что ли, какие вы с твоим-то тогда в гостиницу вернулись?

И не глупая ты вроде, думаешь сначала, а уж потом — раз, два, с плеча и по лбу, — Юлия снова окинула Катю с ног до головы пронзительным взглядом. — Я тебе вот что скажу, и это чистая правда: попридержи Клима, а то беды не миновать. Я не знаю, какая муха его укусила, что он вдруг ни с того ни с сего Ивана в потрошители записал, только он крупно не прав. И сам это потом поймет. Но когда он поймет и до его начальства это дойдет — тогда уж поздно будет. А к тебе он неровно дышит. Я давно уже заметила, на что наш Климчик губы свои раскатал. Только это, может, сейчас и как раз то, что надо. По крайней мере тебя-то он выслушает. А ты скажи ему — так прямо и скажи: «Дурак ты Клим, дурак, идиот и простофиля».

Катя слушала ее и думала: знала бы она. Знала бы, кто всю эту кашу заварил!

— Ладно, я попытаюсь, — сказала она, поднимаясь.

— Правильно, попытайся, да обаянием, обаянием ему прямо по башке его глупой трахни, не стесняйся, муж не узнает. Что узнаешь, расскажешь потом?

— Конечно. Спасибо за завтрак. Я пошла.

— Если что, потом еще раз вместе сходим. Да не к Катюшину уже, а прямо к его начальнику. Если Марта заедет, и она с нами пойдет. Иван ей не чужой. Мало ли что там между ними было, а несправедливости в отношении человека допускать нельзя.

— А что между ними было? — наивно спросила Катя.

— Долго рассказывать, потом, — Юлия вздохнула.; — Несчастный он парень, Иван. Его пожалеть надо, а не в тюрьму пихать. Но разве ж они что-то понимают? Это только женское сердце способно понять.

Тонкая душа.

Катя быстро шла по поселку. Площадь, залитая утренним солнцем, снова была пуста и безлюдна. Ни торговых палаток, ни машин, ни шумной толпы. Мусор и тот почти весь уже убрали за ночь. Сколько же перемен несет с собой новый день — просто чудеса. И то, что вчера еще казалось таким реальным, таким осязаемым — горы ящиков со свежей рыбой, вереницы трейлеров, разноязыкая толпа, наводнившая поселок, — наутро исчезло, словно испарилось. Будто и не было двух этих ярмарочных дней в Морском, принесших такое веселье, такой страх и такую печаль.

На дверях опорного пункта висел замок, как на сельском амбаре. Даже крупнее и страшнее. Не видно было нигде поблизости и мотоцикла. Катя не пала духом и сразу же двинулась на поиски улицы Баграмяна — адрес участкового смутно брезжил в ее мозгу, при ней Клим называл его Чайкину.