понимающе кивал, слушая, и Вай догадалась, что он пытается произвести на нее впечатление. Ей это было приятно. Что, вообще говоря, странно. Обычно эту специфически мужскую манеру козырять знанием рекордов каких‐нибудь или какой‐то травки с таблеткой она находила скучной до одурения.

– Да, но не похоже, что фермер позволит нам продолжать здесь еще какое‐то время.

– Так ты из организаторов?

– Я помогаю.

Элберт надеялся, что то, как беззаботно он это бросил, подскажет, что насчет весомости своего вклада он скромничает, и технически ни слова не вычеркнуто из правды, хоть та и состоит в том, что ни фига он вообще не помог.

Школьный приятель Гарри, вот кто был одним из главных организаторов. Они столкнулись на складе в Милтон-Кинсе, где была вечеринка, а затем несколько недель спустя на благотворительном балу на Йоркском ипподроме, на который их затащили мамаши. Они, ухмыльнувшись контрасту, обменялись телефонами.

Узнав про рейв, Элберт позвонил Гарри, и довольно настойчиво. Ему казалось, он стоит у двери и так хочет, чтобы его впустили, что даже если биться в дверь – это не комильфо, оно того стоит.

В конце концов Гарри сказал, что в его машине найдется свободное место, если он поможет с установкой. Элберт несколько дней был взвинчен, смутные, но счастливые видения новой жизни туманили ему разум. Но когда они добрались до поля, Гарри поручкался с кучей парней куда старше, внезапно заговорил так, будто вырос где‐нибудь в Бетнал-Грин, и с Элбертом взглядом больше не пересекся. Элберт прямо вздохнул с облегчением, когда прибыли Грегси, Пэт и остальные.

– Так, значит, ты учишься в Бристоле? – Элберт склонился ближе, чем это было необходимо, и жесткие крашеные волосы Вай задели ему щеку.

– Да. Третий курс. Еще несколько недель – и финиш. Мне следовало бы писать эссе о Д. Г. Лоуренсе, а не выплясывать в поле!

– А я Лоуренса вообще не читал.

– О, он очень странный! Столько чувств! Я бы начала с “Сыновей и любовников”, а потом уж взялась за “Радугу” и “Влюбленных женщин” – тебе понравится, обещаю! – “Господи, с чего это я! – поежилась Вай. – Что, если он совсем не интересуется литературой?”

– Я вообще‐то как раз собирался. Я люблю вещи из того времени. Вулф, Форстер, Беккет, э-э-э… Джойс… – “Ох, не гони”, – остановил себя Элберт. Его том “Улисса” был очень полезен, поскольку служил прикроватной тумбочкой рядом с матрасом, который лежал на полу, но в чтении он продвинулся совсем не сильно.

Вай ухмыльнулась, на него глядя, и скептически вскинула бровь. А потом запрезирала себя за то, что упирается впечатлиться. Вот рядом красивый парень, они на рейве, и он готов говорить о модернизме – чем это не мечта, а?

– Так что, английскую литературу изучаешь, да? – гнул свое Элберт, и она не успела спросить его что‐нибудь по Джойсу. – А разве это не предательство для валлийки?

– Отзынь, – она ухмыльнулась и ткнула его в ребро.

“А он не так уж далек от истины”, – подумала Вай, мыслями возвращаясь назад. Ее мама и папа очень хотели, чтобы она поступила в университет, но предполагали, что это будет в Уэльсе. В Кардиффе или в Суонси, как почти все из ее школы. Но новая училка английского, над которой все ржали из‐за того, что она настаивала, чтобы к ней обращались “мисс Кеттерик”, продолжала отводить Вай в сторону, подсказывала, что еще почитать, а потом предложила попробовать поступить в Оксфорд. Вай фыркнула. Фига с два ее туда примут, и если примут, то фига с два ей приглянется кучковаться там с разными мажорами. Она почувствовала странное натяжение внутри себя, будто что ее не пускало, когда поспешила уйти от мисс Кеттерик вместо того, чтобы вдумчиво и всерьез поговорить с ней. Но о коротко стриженной учительнице ходили слухи, которые, знала Вай, затронут и ее тоже, если она слишком задержится после урока.

И когда настало наконец время выбрать, куда поехать учиться, Вай отложила решение на год и стала работать в “Фонтане”, чтобы скопить немного. Но это оказалось скучно до одурения, и она поняла, что не сможет еще три года смотреть на те же знакомые лица. Бристоль был ближайшим университетским городом, где она ни единой души не знала.

И когда в конце первого семестра она вернулась домой на Рождество и мама потащила ее с собой на церковную службу, Вай от себя горячо поблагодарила Бога за то, что город Бристоль так удачно расположен неподалеку от Абера. И теперь она послала еще одну молитвочку звездам, которые тут и там начали зажигаться в небе. Потому что при мысли о том, насколько другой была бы ее жизнь, поступи она в университет, где учатся сейчас ее старые знакомцы из Абера, ее передернуло. Подпевала бы в этот самый момент Бон Джови в клубе “Суонси”, застеленным липким ковром, и трепалась с жалкого вида парнями, а не выплясывала, как сейчас, в поле.

Больше всего в манере эйсид-хаус Вай нравилось то, что никто особо не утруждался тем, чтобы выглядеть попривлекательней в глазах противоположного пола. Ничего схожего с танцульками, на которые ходила молодежь Абергавенни. Устраивались те танцульки за городом, в сараях, увешанных гирляндами огоньков, все девушки были в юбках-трубках в облипку и мини-платьях, блестящие оборочки там и сям помогали привлечь взгляд к тому, что под ними. Да и не только взгляд: облапать и потискать кого придется для парней являлось такой же нормой гулянки, как ввязаться в драку и отлупить собственных же дружков (что, оглядываясь назад, тоже выглядело странным занятием). “Почему мы с этим мирились”, – недоумевала Вай, а руки ее метались над головой в такт шипящим ритмам “Струн жизни”.

На самом деле Бога нужно благодарить еще и за то, что она нашла Мэл, которая ввела ее в этот другой мир. Или что Мэл нашла ее. Вай обернулась взглянуть на подругу. Та в полной отключке раскованно покачивала бедрами. Ее глаза – до того бледно-ореховые, что незнакомые люди часто считали своим долгом об этом упомянуть, – загорелись, когда она врубилась, что Вай на нее смотрит, и она подтанцевала поближе.

Мэл совсем не стремилась выглядеть сексуальной: не в ее это духе и вообще никому не надо, – но не попрешь против факта, что Мэл, что бы она ни делала, выглядела, некоторым образом, знойно. Даже в просторной клетчатой куртке-бомбере, которая почти скрывала фигуру. Прядки афро-волос, из‐за разбавленной крови вьющихся не так круто, выбились из узла на макушке. Вай, протянув руку, побаловалась с ними немножко (что разрешалось ей только когда Мэл под кайфом, и потом она всегда чувствовала себя виноватой), и Мэл обняла подругу за талию.

Вай обратила внимание на Мэл в первую же неделю учебы, потому что Мэл красила губы пурпурной помадой