на руках до десяти миллионов бактерий… Ну, во всяком случае, у тех, у кого есть руки. Так что по чисто гигиеническим причинам вполне можно есть при помощи подметок! — Он шепотом, чтобы его мог слышать только Франсуа, добавляет: — Впрочем, насчет миллионов я не уверен…

В зале нарастает гул, мол, кто этот сопляк, что явился сюда читать лекции? Откуда он набрался такой белиберды? Люди пришли, чтобы спокойно пообедать, а не смотреть на голые ноги на столах!

Бертран допивает лимонад и просит у Франсуа сигарету. Он закуривает, держа ее между пальцами ноги, и откуда-то со стороны раздается свист: «Эй, ты что, спятил, курить в твоем возрасте?!» Но Бертрану все нипочем. Подходит хозяин и сквозь зубы заявляет, что они должны покинуть заведение, ведь их уже обслужили. Из-за них разбегутся последние клиенты, а он как-то должен зарабатывать на жизнь!

Впредь, едва у Бертрана образуется свободное время или, как он его называет, окно, они куда-нибудь отправляются. Например, в бистро, откуда их выпроваживают под предлогом какого-то мероприятия, в парк или в кино; им плевать на замечания, которые сводятся к тому, что таким уродам нечего показываться на людях. Они заходят, куда им заблагорассудится, заводилой обычно является Бертран. Единственное, что его мучает, — это неспособность заправить в брюки рубашку. Он не может лазать по деревьям, не может качаться на качелях, не в состоянии взять поднос — все это чепуха, говорит он. Однако вопрос заправки рубашки в штаны остается не снятым с повестки дня — Бертран утверждает, что, если ты калека, твоя первейшая задача — выглядеть безупречно, есть сахарную вату, читать газеты за столиком в кафе, играть в шахматы в Люксембургском саду; на берегу озера парнишка рисует ногой прямо на дорожке, конечно не на уровне Академии изящных искусств, но достаточно хорошо, чтобы показать, что, не имея больших способностей, он может нарисовать нечто узнаваемое, — и сразу же вокруг их скамейки собирается толпа… Бертран требует, чтобы Франсуа курил зажимая сигарету только пальцами ноги; ногой он же протягивает ему вилку в кафе, наслаждаясь произведенным на посетителей эффектом. И когда чей-то ребенок засмотрится, разинув рот, Франсуа или Бертран обращаются к его матери — иногда к отцу — а что, ребенок не имеет права смотреть? Что, на таких, как мы, запрещено смотреть? И Бертран улыбается мальчишке, хотя иногда это бывает и девчушка — их очень много, и им запрещают созерцать истинную картину мира, — Бертран улыбается, говоря им: «Да, я таким вот родился, у тебя есть руки, а у меня их нет, это, конечно, странно, но хочешь посмотреть, как я снимаю ногой шляпу?» Этот Шкет, Бертран, веселый и умный, вообще ничего не боится. Они позируют на фото вместе с парализованным Виктором, который недавно вступил в Содружество. Виктор живет за счет продажи всякой мелочевки, поскольку органы социальной защиты не оказывают ему поддержку, он получает лишь пенсию по старости. Он учит Франсуа одеваться и раздеваться при помощи дверной ручки и зажатой в зубах палочки с крючком на конце — так можно натянуть и снять даже трусы; теоретически, это вполне себе вариант, когда у мадам Дюмон выходной, а надо идти в бассейн. Впрочем, для развития гибкости это тоже хорошо. Такая возможность подбадривает Франсуа, заставляет его презреть горе, сбросить с себя образ жертвы, жить более полной жизнью, чем раньше. В его душе теперь поселился пятнадцатилетний Шкет, задира и хулиган, который мстит судьбе за Надин, за Бейль, за немощь. Он помогает ему быстрее плавать, дольше задерживать дыхание, развивать легкие; вдвоем они способны прогнуть мир под себя, и это доставляет им истинную радость.

Он все же решает увидеться с Жоао. Дверь открывает Мария. Она загораживает проход и холодно спрашивает:

— Ну, чего приперся?

— Не играть и не пить, — отвечает Франсуа.

Он входит. Жоао еще больше погрузнел, его лицо сделалось одутловатым, а нос приобрел малиновый цвет. Франсуа рассказывает ему о Содружестве, о приеме новых членов, о баскетболе для колясочников, о соревнованиях для парализованных из Дома инвалидов и Фонтенбло — там и из лука стреляют, и плавают, и играют в пинг-понг, — но на самом деле он пытается оценить масштаб бедствия, постигшего его друга.

— Ты бы съездил, осмотрелся, — убеждает он Жоао.

Тот опрокидывает в глотку стакан и качает головой:

— Ты что, пришел сюда проповедовать? Да иди ты в задницу, посмотри, сколько я вешу! Вишу сам на себе мертвым грузом, а где мои ноги? Тебе проще, проще, проще! Ты легче! Я не в этом смысле, — хлопает себя по животу Жоао.

— Слушай, да я видел кучу народу с такими же проблемами!

Дурак я, думает Франсуа, у Жоао нет никаких шансов. Он конченый алкоголик. Надо бы прекратить эту беседу, но Франсуа уже завелся. И пусть Мария потом не говорит, что он не пытался спасти друга!

— У нас даже двое с полиомиелитом тренируются, и пятеро с травмами позвоночника. Так что ты там не будешь белой вороной!

— А мне плевать.

— Так давай, идем!

Жоао пристально смотрит в лицо Франсуа и медленно, тщательно выговаривая каждый слог, произносит:

— Я. Не. Хо. Чу…

Как ни печально, но это так. Жоао утянет его на дно, и тогда он снова превратится в недочеловека. Значит, остается лишь Бертран. Он будет его спасителем.

И Франсуа ныряет в жизнь, как в толщу вод, вместе с Бертраном.

Спор назревал уже несколько месяцев. Причиной стало несколько несчастных случаев: судороги у прыгуна с ампутированной голенью во время весенних показательных выступлений; приступ астмы у паралитика во время баскетбольного матча на товарищеской встрече — спортсмен отказался покинуть поле, и ему пришлось давать кислород; сердечный приступ у пловца в Италии. И еще целый набор растяжений, травм и прочих неприятностей, которые спустя немного времени, по возвращении из Стока, Афин, Тодтнау или Сен-Жермен-ан-Лэ стали восприниматься какими-то ужасными смертоносными катаклизмами. Но все же количество несчастных случаев среди спортсменов встревожило Филипа и правление Содружества. В вестнике «Инвалиды Франции» выходит статья, где врач предупреждает об опасности погони за спортивными достижениями. Шарль прекрасно все понимает, но, стоя у края бассейна, втихую радуется, отмечая успехи своих подопечных. Он не врач, не физиотерапевт, он инструктор по плаванию, его дело — следить за показателями. И тем не менее ему приходится сдерживать рвение, иначе его могут обвинить в том, что он подвергает людей опасности. И все же Франсуа удается проплыть двадцать пять метров с задержкой дыхания; он утверждает, что даже несколько больше, однако Шарль воздерживается от восторгов и просто заносит показатели в свою книжку. Филип