Потом нам надо было уходить. Нам пытались всучить какую-то еду, я еле отбилась. У меня пытались разузнать, где мы живём и в какую школу ходят дети, чтобы ещё раз увидеться, а то мальчики ведь так хорошо вместе играют. В машине дети ныли, что хотят с Ахмедом и Хусейном дружить и что у них давно не было таких классных приятелей. А я сидела и думала, что в Америке, кроме индейцев, к земле никто кровно не привязан, общая она; кругом одни иммигранты и их потомки, делить нечего. Вокруг нас в радиусе как максимум получаса езды живут русские и арабы, китайцы и вьетнамцы, индусы и израильтяне, белые американцы-христиане и американские (в энном поколении) евреи, пакистанцы и чехи, итальянцы и афроамериканцы, латиноамериканцы из полдюжины стран и африканцы из дюжины стран. А также полу-, четверть– и т. д. кровки почти всего вышеперечисленного. Тут нет доминирующей этнической группы. И все дети играют вместе. В какой-то момент им придётся объяснять, что они живут в утопии, мало похожей на остальной мир, даже на большую часть Америки не похожей (ну где ещё индус с кореянкой рука об руку шагают в синагогу?), что Ахмед и Хусейн не самые лучшие друзья, а жвачки вокруг куда больше, чем мира и дружбы. Но я всё откладываю и откладываю этот разговор. Ну пусть поживут в утопии, а?

Вы прочитали предыдущую зарисовку и улыбнулись. Как же, в мире они живут. Расскажите вашей бабушке. Слово «интернационализм» вызывает у многих жителей бывшего Советского Союза рвотный рефлекс. Любые социальные построения, любой «изм» призван обслуживать Систему. Там, где выгоден интернационализм – будь то советская империя или американский «плавильный котёл», – он культивируется. Меняется ситуация и расклад сил – меняются и установки. И идеологии – не более чем инструменты, обслуживающие денежные потоки.

Интернационализм – лишь налёт. Благоприобретённая плёночка. В «Прирождённых убийцах» индейский шаман выпускает змею со словами: «Ползи и будь змеёй». Так и здесь. Опытный дрессировщик может научить медведя танцевать и кататься на велосипеде, но он прекрасно знает, что спиной к нему поворачиваться нельзя. Задерёт. Природа.

Вы правы. И неправы.

Есть области сознания, куда залезать без нужды не хочется. Пока в разведку ни с кем ходить не надо, грудью закрывать амбразуру не требуется, жертвовать всем ради идеи никто не просит и проблема выбора между своим ребёнком и десятью чужими не стоит, жизнь идёт своим чередом, мы не мучаем себя бесконечными вопросами типа «А как бы я поступил в такой ситуации?». И слава богу, психика здоровее будет.

Иногда убежать от вопросов довольно сложно, особенно если тебе их задают профессора в колледже. За все годы oбучения я редко испытывала такой шок, как на лекции по психологии, посвящённой влиянию социального контекста на поведение. Больше всего меня потрясли результаты экспериментов Стэнли Милграма в Йельском университете. Эксперименты его, на мой взгляд, даже интереснее знаменитых «тюремных» в Стэнфорде, когда студенты-добровольцы разыгрывали тюрьму и постепенно превращались в типичных заключённых и надзирателей.

Итак, Йельский университет, начало семидесятых годов. Стэнли Милграм изучает труды Соломона Эша. Эксперименты Эша были чертовски просты: он показывал людям три отрезка на листе бумаги и просил указать на тот, длина которого была равна длине четвёртого отрезка на другом листе. Задачка была лёгкой, более девяносто пяти процентов опрашиваемых отвечали правильно. Потом Эш сажал людей в комнату, где якобы были другие испытуемые, а на самом деле сидели его сотрудники, и давал всем присутствующим то же задание. Только в этот раз сообщники Эша один за другим нарочно выбирали не ту линию. Когда очередь доходила до настоящего тестируемого, он давал неправильный ответ в семидесяти процентах случаев, просто повторяя ответы других. Учёные ломали над результатами голову: ведь то, что линия была не той длины, было очевидно любому зрячему с IQ выше комнатной температуры. А как же биогенетическая теория личности? А как же всё, что мы учили в школе, чему учили нас родители? Неужели мы настолько подвластны влиянию группы, что готовы чёрное назвать белым?

Милграм решил копнуть проблему поглубже и разработал следующий эксперимент. В газетах Нью-Хэвена помещалось объявление, что факультет психологии Йельского университета ищет добровольцев для изучения процессов усваивания нового материала и влияния наград и наказаний на обучаемость. Когда доброволец приходил, ему в пару давался другой якобы доброволец, а на самом деле – подставное лицо, напарник Милграма. Дальше «ориентацию» они проходили вместе и имели возможность познакомиться и поговорить. Добровольцам говорили, что влияние «кнута и морковки» на обучаемость хорошо изучена у животных, но учёные хотят выяснить, насколько эти же механизмы распространяются на людей. Данный эксперимент имеет своей целью установление зависимости электрического шока на скорость усвоения нового материала. Один из добровольцев будет задавать вопросы и увеличивать количество тока с каждым неправильным ответом, а второй будет сидеть на кресле с подключёнными электродами и отвечать на вопросы. Потом их вели в комнату обучаемого и давали попробовать посидеть на кресле и даже испытать небольшой электрический шок. Такой, по описанию, полагался за первый неправильный ответ. Шок был малоприятен, но не слишком болезнен. Далее бросался жребий, и настоящий доброволец оказывался, естественно, тестирующим, а «подставная утка» уходила.

Человека приводили в другую комнату, где на стене располагалась ручка, якобы регулирующая количество вольт на подопытном кресле. В конце шкалы большими красными буквами было написано: «ОСТОРОЖНО! ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ!» Доброволец должен был зачитывать вопросы и поворачивать ручку на одно деление при каждом неправильном ответе. Естественно, сотрудник Милграма периодически неправильно отвечал на вопросы – достаточное количество раз, чтобы ручка в итоге оказалась в красной зоне. Уже на втором или третьем неправильном ответе «утка» начинала слегка охать (якобы от шока) или просто говорить «ouch». К середине шкалы человек уже стонал, потом кричал, а в красной зоне наступала тишина.

Если доброволец говорил, что эксперимент ему не нравится или не кажется гуманным, некий наблюдатель в белом халате, сидевший с ним в комнате, вежливо напоминал ему, что он согласился участвовать в эксперименте и должен его закончить. Если к моменту криков и стонов испытуемый опять говорил, что не хочет продолжать, ему уже более строгим голосом сообщали, что он согласился на участие, что учёным нужны данные и что он должен завершить опыт.

Милграм представил свой дизайн эксперимента коллегам в Йеле. Те хором предсказали, что большинство людей просто откажутся принимать в нём участие, а уж дальше середины электрической шкалы не дойдёт никто. Милграм обсудил этот эксперимент со своими студентами – та же гипотеза. Ведь добровольцы не подписывают контракты, им ничего не мешает встать, сказать: «А засуньте вы себе свои эксперименты» – и покинуть здание. Ни один человек не докрутит ручку до конца. Мнение коллег и студентов было единогласным. Это же вам не отрезки на глазок мерить! Тем не менее Милграм решил провести эксперимент.