Наконец Брайан смотрит на меня, сначала я не могу определить, что выражает его взгляд, потом понимаю — жалость. Ему меня жаль.

И тут его прорывает.

— Послушай, наверное, мне не стоит тебе об этом рассказывать, но до процедуры я был таким же, как ты.

Брайан снова смотрит мне за спину, сопение прекращается, он говорит четко, но тихо, так чтобы тетя Кэрол и его матушка не услышали.

— Я тогда… я не был готов, — Брайан облизывает губы и переходит на шепот. — Я тогда изредка встречал одну девушку в парке. Она приводила на детскую площадку своих племянников. А я в школе был капитаном команды фехтовальщиков. Мы тренировались в том парке.

«Представляю, что это были за фехтовальщики», — думаю я, но вслух этого не говорю, ведь он явно старается быть со мной откровенным.

— В общем, мы иногда разговаривали, — продолжает Брайан и спешит добавить: — Ничего такого… Так, перекинулись парой фраз. У нее была красивая улыбка. И я почувствовал…

Брайан умолкает.

Я удивлена и одновременно напугана. Брайан пытается сказать мне, что мы похожи. Он что-то знает об Алексе… то есть не о самом Алексе, о ком-то в моей жизни.

— Подожди… — У меня голова идет кругом. — Ты хочешь сказать, что перед процедурой… ты заразился?

— Я просто пытаюсь сказать, что понимаю.

Наши глаза встречаются на долю секунды, но мне этого достаточно. Теперь я уверена. Он знает, что я заразилась. Мне становится легче, но в то же время я в ужасе — если Брайан может это увидеть, то и другие смогут.

— Главное, что процедура действует.

Он делает ударение на последнем слове, и теперь я точно знаю, что он не хочет меня обидеть.

— Я теперь намного счастливее, чем тогда. И с тобой будет так же, обещаю.

Когда Брайан говорит это, внутри у меня что-то обрывается. Я снова готова расплакаться. Он так уверен в том, что говорит. В этот момент больше всего на свете я хочу тоже в это поверить. Безопасность, благополучие, счастье — к этому я стремилась всю мою жизнь. Может, последние недели на самом деле были странным, затянувшимся бредом. Может, после процедуры я очнусь, как после лихорадки, забуду о мучавших меня кошмарах и почувствую огромное облегчение.

— Друзья?

Брайан протягивает мне руку, и в этот раз мне не противно. Я даже позволяю ему подержать мою руку в своей пару лишних секунд.

Брайан все еще стоит к улице лицом. Пока мы разговариваем, он то и дело хмурится.

— Что ему надо? — бормочет Брайан себе под нос, а потом кричит: — Все нормально! Мы скоро поженимся.

Я оборачиваюсь и успеваю увидеть, как за углом скрывается парень с золотисто-каштановыми волосами. С волосами цвета осенних листьев. Алекс. Я отшатываюсь от Брайана, но уже слишком поздно. Алекс ушел.

— Наверное, регулятор, — говорит Брайан. — Стоял там и смотрел на нас.

Ощущение покоя и вера в будущее мгновенно испаряются. Алекс видел меня… видел нас с Брайаном, видел, как мы держались за руки, и слышал, как Брайан крикнул, что мы поженимся. А я должна была с ним встретиться час назад. Алекс не знает, что я не могла вырваться из дома, не могла сообщить ему об этом. Даже не представляю, что он теперь обо мне думает. Вернее, очень даже представляю.

— С тобой все в порядке? Ты неважно выглядишь.

У Брайана такие светлые глаза… противный цвет, совсем не как небо, а как плесень или гниль какая-нибудь. Не могу поверить, что могла хоть на секунду посчитать его симпатичным.

— Все нормально.

Я делаю шаг к дому, спотыкаюсь и чуть не падаю. Брайан пытается поддержать меня, но я выворачиваюсь и, хоть мир вокруг рушится, повторяю:

— Все нормально.

— Здесь жарко, пошли в дом, — говорит Брайан. Меня тошнит от одного его вида. Он берет меня под локоть и ведет по ступенькам к двери и дальше, в гостиную, где тетя и миссис Шарфф ждут нас с улыбками на лице.

Ex remedium salus.

Спасение в исцелении.

Надпись на денежных купюрах Америки

До ухода гостей я отмалчивалась, но каким-то чудом, и к радости тети, я умудрилась произвести на них хорошее впечатление. Хотя, возможно, это произошло именно потому, что я все время молчала. Тетя обещает, что разрешит погулять до комендантского часа, но при этом, после ухода Брайана и миссис Шарфф, настаивает, чтобы я помогла ей по хозяйству, потом еще заставляет поужинать. Каждая минута превращается в агонию, шестьдесят секунд жесточайшей пытки. Я подпрыгиваю от нетерпения на стуле и с такой скоростью запихиваю в себя тушеные бобы и рыбные палочки, что меня чуть не выворачивает наизнанку. Тетя освобождает меня от мытья посуды, но я так зла на нее, что даже ей «спасибо» не говорю.

Первым делом я отправляюсь на Брукс-стрит. Алекс вряд ли дожидается меня там, но я все равно надеюсь. В комнатах пусто, в саду тоже никого. К этому моменту у меня уже, наверное, начинается лихорадка, потому что я ищу Алекса в кустах и за деревьями. Как будто он может вдруг оттуда выскочить, как это бывало совсем недавно, когда мы вместе с Ханой играли здесь в прятки. При одном только воспоминании об этом я чувствую резкую боль в груди. Меньше месяца назад перед нами был целый август, долгий и безмятежный, как сладкий сон.

Что ж, теперь я проснулась.

Я возвращаюсь в дом. На полу в гостиной разбросаны принадлежащие нам вещи: одеяла, несколько журналов и книжек, упаковка крекеров и банки из-под содовой, настольные игры, включая незаконченную в «Скрэббл». Мы бросили играть, когда Алекс начал выдумывать слова типа «квозз» и «йергг». Я смотрю на все это, и у меня щемит в груди. Я вспоминаю тот дом, который уцелел во время блицкрига, вспоминаю разбомбленные улицы. Люди жили там, занимались своими повседневными делами, пока не случился этот кошмар. А потом начали задаваться вопросом: «Как можно было не заметить, чем все это грозит?»

Как глупо. Глупо было так беспечно распоряжаться своим временем и верить, что его у нас много.

Я выхожу из дома на улицу. Я плохо соображаю и не могу решить, что делать дальше. Алекс как-то обмолвился, что живет на Форсис — это длинный ряд серых блочных домов, которые принадлежат университету. Туда я и отправляюсь. Но дома на Форсис не отличишь один от другого. Их десятки, и в каждом по сотне квартир. Я готова стучаться в каждую дверь, только бы найти Алекса, но это равносильно самоубийству. Некоторые из студентов смотрят на меня с подозрением (вид у меня еще тот — щеки наверняка в красных пятнах, глаза навыкате), и я ныряю в ближайший переулок. Чтобы как-то успокоиться, я начинаю мысленно читать элементарную молитву: «Н — водород, элемент номер один; когда происходит деление, становится ярким и горячим, как солнце…»

Я в таком отчаянии, что ничего не вижу перед собой и по пути из университетского кампуса домой забредаю в какой-то тупик. Теперь надо выбираться на Монумент-сквер. Губернатор с протянутой пустой рукой стоит на своем месте, в сумерках он выглядит таким печальным и одиноким, словно нищий, который обречен до конца дней своих просить милостыню.