— Не могу себе этого даже представить, — сказал я.

— Да, — согласился Дзержин. — Представить это, прямо скажем, не просто.

— Но если все то, что ты говоришь, правда и вы знаете, что все агенты БЕЗО на самом деле агенты ЦРУ, почему вы их не арестуете?

— Надо же! — засмеялся Дзержин. — Они хотя и состоят из людей ЦРУ, но называются БЕЗО и под видом БЕЗО сами могут арестовать кого угодно.

— Да, — подумал я вслух — Интересно. А куда же смотрит ваша армия? Она что, с ними тоже не может справиться?

— Нет, она могла бы. Хотя там цэрэушников тоже порядочно, но армия все-таки что- то сделать могла бы.

— Ну и что? — спросил я нетерпеливо.

— Неужели не понимаешь? Если наша армия разгромит БЕЗО, то американцы в свою очередь разгромят ЦРУ, которое сплошь состоит из агентов БЕЗО, а это нам ни к чему.

Конечно, картина, нарисованная моим собеседником, в моем мозгу уложиться никак не могла.

На углу проспекта Первого тома и переулка имени Четвертого Дополнения мы расстались. Я шел к себе в гостиницу и думал, что за небылицы он мне плетет, этот Дзержин. Пьяный он, сумасшедший, провокатор или просто разыгрывает? Вдруг меня остановила неожиданная мысль, и я кинулся обратно. Я догнал Дзержина уже у самой площади Вдохновения, схватил за локоть и спросил, очень волнуясь:

— Слушай, но если все БЕЗО состоит сплошь из агентов ЦРУ, то сам-то ты кто такой?

Он посмотрел на меня внимательно и, резко вырвав руку, сказал:

— Вот что, дорогуша, давай условимся раз и навсегда. Во избежание возможных неприятностей ты никогда не будешь задавать мне подобных вопросов, О'кей?

— Шюр[13], — сказал я и отошел.

Тайна медальона

Я думаю, не преувеличу, если скажу, что мне пришлось увидеть и услышать в Москорепе немало удивительного. Но откровения Дзержина меня просто потрясли. Я вернулся в гостиницу очень взволнованный и хотел сразу спросить Искрину, что она думает по этому поводу. Но она была занята, смотрела по телевизору футбол.

Я сел рядом с ней на кровать и тоже стал смотреть. Играли известные мне команды, но под несколько удлиненными названиями. Первая называлась Государственная Академическая ордена Ленина команда Спартак, а другая — Государственная Академическая ордена Ленина команда Динамо. Игроки были в возрасте лет примерно от сорока до шестидесяти. Я спросил у Искрины, почему такие старые футболисты. Она сказала, что, естественно, в столь важные команды попадают только лучшие спортсмены повышенных потребностей, а чтобы дослужиться до звания лучших, нужно время.

Игра протекала вяло. Футболисты не бегали, а важно ходили по полю и медленно катали мяч. Я спросил у Искрины, какой счет, она сказала, что счет будет открыт только на двадцать четвертой минуте, а вся игра закончится со счетом 5:4 в пользу Спартака.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Так написано в программе.

— Разве счет устанавливается кем-то заранее? — спросил я.

— Конечно, — сказала Искрина. — Спортивный Пятиугольник все планирует задолго до матча. А в твое время разве было не так?

— Совсем не так, — сказал я. И объяснил, что в мое время спортсмены были моложе и счет складывался стихийно в процессе игры.

— Я не понимаю, что значит стихийно, — сказала она. — Кто-то же все-таки этот счет устанавливал.

— Да никто не устанавливал! Просто игроки бегали по полю, пинали мяч, били по воротам, и кто больше заколотит, у того больше и счет.

— Но это же волюнтаризм, — сказала она возмущенно. — Это, выходит, кто быстрей бегает или сильнее бьет, тот больше и забивает?

— Ну да, — сказал я, — именно так. Правда, в годы расцвета коррупции бывало так, что одна команда давала взятки другой и тогда счет определялся иначе.

— Вот видишь, — сказала Искрина. — Значит, была почва для злоупотреблений. А сейчас такого не может быть. Сейчас Спортивный Пятиугольник устанавливает счет в зависимости от положения той или иной команды, от того, насколько игроки дисциплинированны, как изучают произведения Гениалиссимуса и к какой категории потребностей они относятся. Не может же быть так, чтобы команда общих потребностей безнаказанно забивала мячи команде повышенных потребностей!

— Чушь какая-то, — сказал я. — Но если ты заранее знаешь, чем дело кончится, зачем смотреть?

Искрина пожала плечами:

— Когда ты пишешь роман, ты тоже знаешь, чем он кончится.

— Вот именно, что не знаю, — возразил я. — То есть, когда я принимаюсь за роман, у меня бывают какие-то планы, но потом герои начинают вытворять чего хотят, и кто из них кого задушит, это уже зависит от них. Вот тоже и с этим Симом. Твои начальники пристают с ножом к горлу, чтоб я его вычеркнул, а я не могу, у меня просто рука не поднимается.

Она спрыгнула с кровати и выключила телевизор.

— Слушай, — сказала она мне шепотом, — а как выглядел этот Сим?

— Ну как? — сказал я. — Ну такой… роста… ну, скажем, среднего. И вот такая бородища.

— Посмотри сюда, — сказала она и, вытащив из-за пазухи свой пластмассовый медальон, раскрыла его. — Это он?

Мне показалось, что произошло что-то потустороннее. Как будто в комнату влетел и тут же вылетел из нее кто-то невидимый. С маленькой вделанной в медальон фотографии на меня пристальным и недобрым взглядом смотрел Сим Симыч Карнавалов.

Роман

— Ну как, ознакомились? — спросил маршал, когда я вытащил из-за пазухи книгу, порядком помятую.

— Да-да, прочел, — сказал я.

Мы были в его кабинете одни, он велел секретарше, чтобы она никого не пускала и никого не соединяла по телефону.

— Ну и как? — спросил он, заглядывая мне в глаза.

— По-моему, неплохо, — сказал я. — Совсем даже неплохо. Я бы даже сказал, хорошо, замечательно даже.

— Ну да, — согласился он, — роман получился в основном интересный. Ну а вы его все-таки читали с критическим отношением?

— Ну конечно, с критическим. А как же, — сказал я. — Я всегда и все читаю критически.

— Вот именно это я и хотел от вас услышать! — маршал оживился и забегал по комнате. — Понимаете, когда человек мыслит критически, тогда с ним можно договориться. Когда он мыслит некритически, тогда с ним договориться нельзя. И какие же вы недостатки нашли в вашем романе?

— Недостатки? — переспросил я удивленно. — Я не понимаю, о каких недостатках вы говорите.

Он посмотрел на меня как-то странно.

— Ну как же, — сказал он растерянно, — мне кажется, что во всех книгах, даже в самых лучших, какие-то недостатки все же имеются.