Время шло, но облака дыма продолжали сгущаться над тремя кораблями. Беспрестанные разрывы выпускаемых из пушечных жерл снарядов, эхо которых уносилось в сторону малайских островов, напоминали непрерывные раскаты грома. Прошло около часа — и до кораблей было уже рукой подать; Рене отдал приказ изготовиться к бою, а сам повел корабль в гущу дымовой завесы. Пушкари заняли свои места, фитили уже зажглись, когда сквозь просвет в толще дыма перед глазами Рене мелькнул самый верх кормовой части одного из кораблей: «Луиза». Не имеет значения, под флагом какой страны плавали эти корабли и где набирали их экипажи, — Рене знал, что они сейчас сражаются с французским кораблем; этого было вполне достаточно!

— Огонь с правого борта! — скомандовал Рене, направляя свое судно вдоль борта большого корабля.

И все шесть пушек, которыми был вооружен правый борт, отозвались одновременным залпом. Затем, обгоняя корабль, на котором еще не поняли, с кем имеют дело, принялся поливать его раскаленным железом по всей длине, с носа до кормы и от правого борта до левого.

Раздался ужасный скрежет, и фок-мачта с грохотом рухнула на палубу «Луизы». И сквозь завесу дыма, которая непрерывно густела, послышался хорошо знакомый голос, перекрывший все остальные звуки:

— На абордаж!

И в это же мгновение бушприт «Скорохода» оказался над кормой корабля, названия которого Рене не знал, и запутался в его вантах.

— Чепуха, — отозвался он на предостерегающий возглас и, сложив пальцы вокруг рта наподобие трубы, сам бросил клич: — На абордаж!

В просвет выступила фигура английского офицера на вахтенной скамье корабля, с которым они сцепились. Рене проворно переложил свое ружье из правой руки в левую, приложил к плечу и выстрелил; англичанин рухнул на палубу.

— На абордаж, друзья, на абордаж! — кричал он и первый начал перебегать по бушприту, в то время как восемь или девять человек из его экипажа под водительством Франсуа повисли по всей длине вант и, своим общим весом пригнув бушприт, устремились по этому висячему мосту за своим капитаном.

Ошеломленные англичане не могли понять, откуда взялись эти люди, словно упавшие с небес; громовым голосом Рене по-английски обратился к ним:

— Тащите ваш флаг на борт «Нью-Йоркского скорохода»!

Помощник капитана англичан вскинул руку, чтобы отменить этот приказ, но рука беспомощно повисла, а слова застряли в горле: две пистолетные пули пронизали его тело.

Английский флаг понесли, и все тем же голосом Рене воскликнул, на этот раз по-французски:

— Довольно сражений, друзья мои, англичанин сдался.

Он прислушался: вокруг была тишина.

Тянулись мгновения, прежде чем дуновение ветра унесло двойную дымовую завесу, скрывавшую корабли друг от друга. Дым медленно поднимался, окутывая мачты побежденных и победителей, и перед Рене из дыма появился французский капитан; взойдя на палубу бывшего врага, он наступил на английский флаг.

Ошибки быть не могло: это Сюркуф.

Одновременно раздались два крика радости и торжества, и прежде чем встретились простертые руки, имена, срывавшиеся с губ, уже торопились сообщить, что друзья узнали друг друга.

В первые минуты ни Сюркуф, ни Рене не решались покидать палубы побежденных кораблей; однако, как только были улажены все формальности и офицеры обменялись обязательствами, и едва Франсуа взошел на палубу «Луизы» командиром трофейного корабля, а Эдё, помощник Сюркуфа, в той же роли ступил на палубу трехмачтового «Тритона», оба капитана спустили на воду свои шлюпки, чтобы нанести друг другу визит. В середине пути их шлюпки встретились; Рене перепрыгнул в шлюпку Сюркуфа и бросился в его объятия.

Было решено, что в этот день они не расстанутся и вместе отобедают; каждый, расхваливая свою кухню, пытался перетянуть приятеля к себе на застолье. Но меню, предложенное Рене, даже Сюркуфу показалось более притягательным, чем его собственное, согласились на том, что обед будет на борту «Нью-Йоркского скорохода».

В итоге, оба взошли на борт судна бывшего работорговца.

Рене коротко поведал Сюркуфу о перипетиях своего бирманского путешествия; о том, как охотился, чем занимался днем и чем ночью, о битве с малайцами, поединке с питоном и о смерти бедной Жанны, не открыв причин и обстоятельств этой смерти; и, наконец, о своем отъезде из Земли бетеля, о лесном пожаре и о двойном нападении кайманов и тигров.

Сюркуф топал ногами от удовольствия.

— Вот что значит перебраться на сушу, — говорил он, — столько возможностей поразвлечься. Что до меня, то были у меня три или четыре скверные встречи с англичанами: они позволяли обойтись с собой, как с глупцами, а сегодня я был уверен, что сунул голову в волчью пасть, но тут, на мое счастье, подоспел ты, и челюсти разжались. Можешь мне поверить, я так был занят своими двумя кораблями, что и не заметил твоего приближения. Это я, у которого, как говорят, зрение лучше, чем у всех остальных капитанов из Мало, Бретани или Нормандии! А потому не спрашивай, как я был удивлен, услышав музыку твоих абордажных пушек, смешавшуюся со звуками моих. Но надо сказать, стоило мне услышать в первый раз твой голос, хоть ты и говорил по-английски, я все равно узнал его! Ну а теперь, известно ли тебе, что мы захватили?

— Конечно нет, черт возьми! Я сражался не ради трофеев, а просто поспешил тебе на подмогу!

— Ну вот, мой дорогой, — продолжил Сюркуф, — мы захватили то, чем можно поперчить весь океан, начиная от мыса Доброй Надежды и заканчивая мысом Горн: три миллиона, в перце, и один из этих миллионов — твой.

— Миллион мне? Но что с ним делать? Ты же знаешь, я сражался не за твой перец.

— Да, но твои люди? Можно самому отказаться, но не отказывать же восемнадцати или двадцати дьяволам, которые втайне мечтают о том, чтобы их суп был посолен и поперчен в избытке на всю оставшуюся жизнь? Так что, если хочешь, можешь оставить свою часть добычи им, а это, ни много ни мало, пятьсот тысяч франков! Но ты отдашь им и то, что им и так причитается.

— Ты хочешь сказать, что ты им отдашь это.

— Ты или я, какая разница; их не должно интересовать, откуда к ним попадут эти полмиллиона, важно, что они получат их. А теперь, первый вопрос, который ты собираешься задать мне, касается того, что происходит во Франции: воюют ли на море, воюют ли на суше, не так ли? Я ровным счетом ничего не знаю: звуки канонады не доходят до Индийского моря. Все, что я знаю, это то, что наш святой Папа, да хранит его Бог, приехал в Париж, чтобы короновать императора Наполеона. Что до предполагаемой высадки в Англии, то об этом я не слышал ни слова, а если бы мне дозволили дать совет Его Величеству императору, — пожалуйста: пусть он занимается своим ремеслом — солдатским, а нам позволит заниматься своим — морским.

Прошло не так много времени с тех пор, как Рене покинул землю; у него было немало запасов свежей пищи и сочных фруктов, которые теперь живо и с большим удовольствием уплетали офицеры «Призрака».