— Предстоит поездка на большую землю, — усмехнулся Лубовский подвернувшимся словам, которые он слышал на Дальнем Востоке, на Сахалине и Камчатке. Тут большой землей была Испания. — Важная встреча, Павел Николаевич, пренебречь не имею права... Жизнь продолжается.

— Банкиры? Магнаты? Олигархи?

— А ведь вы угадали! — рассмеялся Лубовский весело. — Все они будут на сегодняшней нашей встрече.

— Поговорить бы, Юрий Яковлевич!

— Давайте к вечеру, Павел Николаевич, а? Вот на этой площадке мы и встретимся. Сегодня будет прекрасный вечер, я вам обещаю.

— По каким признакам вы предсказываете прекрасный вечер?

— Признак только один, но надежный...

— Поделитесь!

— Мы в Испании. Здесь плохих вечеров не бывает.

— Неплохое местечко, — одобрительно произнес Пафнутьев.

— Кстати, могу вам предложить поездку по Испании, вы как? Машина в вашем распоряжении, водитель первоклассный, если хотите, вас будет сопровождать Маша... Мне говорили, что у вас наладился небольшой целомудренный контакт... Она часто выступает в качестве гида, показывает моим гостям такую Испанию, такую Испанию, — Лубовский мечтательно закатил глаза, — российские туристы такой никогда не видели и не увидят.

— Хорошо бы, — протянул Пафнутьев, неотрывно глядя в набирающее жаркую силу солнце. — Но чуть попозже, ладно? Мы поговорим с вами немного, я составлю протокол...

— Протокол?! — воскликнул Лубовский, не дослушав. — Протокол в Испании?! На моем острове?! Павел Николаевич, помилуйте! Как вы можете произносить такие слова?! — Лубовский горестно всплеснул ладошками, оглянулся по сторонам — нет ли хоть кого-нибудь, с кем он мог бы поделиться обидой.

— Ну хорошо, давайте назовем эту бумажку как-нибудь иначе. Ведь после поездки должен же я хоть что-то положить начальству на стол, Юрий Яковлевич! — жалобно протянул Пафнутьев.

— Я знаю, что нужно положить на стол, — сказал Лубовский совершенно другим тоном — жестким и холодным. — Но я это сделаю сам. В ближайшее время. Я знаю, как это делается. Не впервой. Думаю, и на этот раз никого не огорчу.

— Юрий Яковлевич! — Пафнутьев как бы не услышал последних слов Лубовского, хотя не услышать их, не понять, не оценить было просто невозможно. — Юрий Яковлевич... Это ваши дела... Мне до них не дотянуться. Но ведь и я должен отчитаться о потраченных командировочных, поймите!

Некоторое время Лубовский — стройный, красивый и белоснежный — стоял, глядя в пространство моря, потом словно бы слегка вздрогнул, возвращаясь откуда-то издалека, куда занесли его мысли шальные и беспутные, посмотрел на Пафнутьева — о чем говорит этот несчастный человек, нескладно усевшийся в кресло? Ах, да!

— Не переживайте, Павел Николаевич, не страдайте! Сделаем мы вам бумажку, хорошую такую, надежную бумажку. Женя будет счастлив и даже что-нибудь вам подарит — звезду какую-нибудь, медальку, грамоту...

— Женя? — растерянно переспросил Пафнутьев.

— Я о Генеральном говорю. Для меня он Женя, я для него Юра... Кстати, в Москве уже рабочий день давно начался, ему можно позвонить. — Лубовский вынул из кармана пиджака белый мобильный телефон и, нажав кнопку, включил связь.

Пафнутьев озадаченно осел в своем кресле, подпер рукой небритую еще щеку и уставился на яхту, которая покачивалась на легкой волне, как бы приглашая людей красивых, достойных и состоятельных прокатиться по утреннему морю, вдохнуть в себя прохладный воздух, пока он еще прохладный, и вообще убедиться, что жизнь продолжается, и какая жизнь!

Но в этот момент прозвучал голос Лубовского, и Пафнутьев прекратил истязать себя мыслями пустыми и никчемными.

— Женя? — весело прокричал в трубку Лубовский. — Солнечная Испания приветствует тебя и ждет, когда же ты наконец осчастливишь ее своим присутствием! Что? Конечно, Женя, даже не думай об этом! Тебе достаточно позвонить и указать номер рейса! И все! На этом все твои испанские заботы закончатся! Начнется сплошное, бесконечное, ничем не омраченное наслаждение! Если и будут какие-то заботы, то это мои проблемы, Женя, это мои проблемы! Что? А, ты об этом... Все в порядке. Вот он передо мной, в роскошном халате, на берегу прекрасного залива, упивается зрелищем восходящего солнца и передает тебе горячий привет! Я правильно сказал? — вполголоса спросил Лубовский у Пафнутьева.

— Передайте, что я его люблю и постоянно о нем помню, — с серьезным видом сказал Пафнутьев.

— Он передает, что любит тебя и постоянно о тебе помнит, — прокричал Лубовский весело и, кажется, чуть ошарашенно — не ожидал он от Пафнутьева столь шалых слов. — Да мы все просто готовы пластаться перед ним, чтобы он только справился с твоим заданием. Кстати, он собирается совершить небольшое путешествие по Испании... Надеюсь, Женя, ты не будешь возражать? Вот он радостно улыбается и передает тебе свою искреннюю благодарность за начальственное великодушие. Все в порядке, Женя, все в порядке! Скоро увидимся, и ты убедишься, что я, как и прежде, весел, здоров и верен своим друзьям! Пока, Женя, не скучай!

И Лубовский, отключив связь, весело подмигнул Пафнутьеву — вот так, дескать, надо дела решать, вот так надо с начальством общаться, учись и бери пример.

— Ну-ну, — ответствовал Пафнутьев с тяжким вздохом. Не все ему понравилось в этом перезвоне, не все... А кроме того, закралось сомнение — гастроль выдал Лубовский, не разговаривал он с Генеральным... Иначе почему бы ему не дать трубку на словечко, почему бы не подтвердить еще раз свои позиции в верхних сферах власти...

Засомневался Пафнутьев, засомневался. Пошевелился, скрипнув плетеным креслом, крякнул, спустился к морю, вошел по щиколотку, постоял.

— Как вода? — прокричал сверху Лубовский.

— Обалдеть и не встать! — Пафнутьев уже стал привыкать к этим неизвестно откуда возникшим в нем словам. — Обалдеть и не встать, — повторил он уже вполголоса, уже для самого себя.

— Поднимайся, Паша! — сказал с площадки Лубовский. Он решил, что на берегу моря при восходящем солнце после хорошего разговора с Генеральным можно перейти и на «ты». — Завтракать пойдем. Маша уж так для тебя расстаралась!

— Она у вас кухарка? — совсем охамев, спросил Пафнутьев.

— Не совсем, Паша, не совсем, — рассмеялся Лубовский. — Но стол накрыть может и в разговоре может принять участие на равных, запомни, Паша, на равных. Она у нас во всем на равных. Упаси тебя боже назвать ее кухаркой!

— А что будет?

— Убьет.

— Чем? — улыбнулся Пафнутьев.

— Взглядом. Понял? Взглядом. И насмерть.

— А мне она показалась... Белой и пушистой...

— Я тоже иногда кажусь белым и пушистым, — широко улыбнулся Лубовский. — Разве нет?

— Вынужден согласиться. — Пафнутьев широко развел руки в стороны, дескать, признаю правоту старшего товарища — более опытного, осведомленного и откровенного.