Та поспешно развязала льняной мешочек, вытащила зеленоватый восковой брусок и протянула Майе.

– Мыло, – неожиданно вырвалось у нее по-английски, и она засмеялась над собой, потому что это прозвучало, будто она видела мыло первый раз в жизни или, по крайней мере, впервые за долгое время.

Джамила тоже весело прищурилась.

– Таали, – повторила Майя, маня, и сделала шаг в воду.

Но Джамила все еще сомневалась, как будто традиции или религия запрещали ей купаться здесь – или с ней, чужеземкой. Наконец Джамила отложила мыло в сторону и медленно сняла через голову верхнее красно-сиреневое одеяние, открыв взору тоненькое обтягивающее темно-лиловое нижнее платье с вышитой белой каймой по краям и у выреза, вынула ноги из кожаных тапок и сделала шаг в воду, от которой сразу потемнела кайма ее штанов. Казалось, она что-то обдумывает, борется с собой. Потом арабка глубоко вздохнула, словно ей предстояло нелегкое испытание, не спеша завозилась с никабом, стащила с себя платок и опустила голову, словно от большого стыда.

Сначала Майя застыла от изумления, потому что Джамила оказалась или выглядела гораздо старше, чем она предполагала. По глубоким линиям у носа и рта и множеству серебряных прядей в туго собранных каштановых волосах можно было предположить, что арабке около пятидесяти. Но потом Майя приложила руку ко рту, еле сдержав испуганный возглас. Наверх от шеи, через подбородок и левую скулу тянулась красноватая паутина грубых линий шрама, захватившего и уголок рта, оцепеневший в жуткой, безрадостной улыбке. Майя сглотнула, у нее на глазах выступили слезы. Теперь она поняла, почему Джамила никогда не снимала при Майе вуаль, даже если они были наедине и ей позволяла религия.

Майя почувствовала себя беспомощной, не зная, как реагировать, и единственное, что пришло ей в голову, – ударить ногой по воде и окатить Джамилу фонтаном воды, обрызгав по пояс. Как маленькая девочка, приглашающая к игре другого, незнакомого ребенка, она наклонила голову и застенчиво улыбнулась. Джамила испуганно посмотрела на нее, но, когда Майя с хихиканьем наклонилась и снова ее обрызгала, на этот раз руками, она поняла. На обезображенном лице засветилась улыбка, переросла в смех, на удивление низкий и хриплый, и Джамила отомстила Майе, сперва робко, потом смелее. Смеясь и визжа, женщины скакали и бесились в воде, словно им было по десять лет, играли в салки, заставляя гладкую поверхность пениться и клокотать.

Пока они переводили дух, Джамила наклонилась, поливая себя водой, а Майя выпрямилась и увидела, что наверху, на склоне, Рашид обернулся и стоит, скрестив на груди руки. Она различила на его губах тонкую улыбку. И прищурилась. Потом игриво вытянулась во весь рост, изогнула спину и твердо посмотрела на Рашида, прекрасно зная, что нежный белый батист облепил все ее тело, скорее открывая, чем утаивая в своей мокрой прозрачности. Она стояла, бросив немой вызов, прекрасно осознавая свою женственность, и через несколько секунд улыбка Рашида стала заметнее, и он подчеркнуто медленно отвернулся.

Намылившись и ополоснувшись, вымыв и разгладив гребнем волосы, пахнувшие теперь жасмином и оливковым маслом, Майя и Джамила сидели рядом на берегу, обсыхая на солнце, куда Майя положила и чулки, основательно выстиранные с мылом. Джамила порылась в верхнем одеянии и вытащила из одного из карманов горсть маленьких плоских печений, не больше монеты.

– Возьми, – предложила она Майе, – подарок со вчерашнего праздника.

Она явно старалась говорить медленно и четко, в перекошенных губах немного искажались слова. Майе нравился голос Джамилы, немного хриплый и очень теплый. Плутовато переглядываясь, женщины разделили сладости, хрустящие и клейко-сладкие, со вкусом миндаля и сухофруктов.

– Джамила, – начала Майя, когда у нее снова опустел рот, – как… – она умолкла и показала пальцем на подбородок.

Джамила прищурилась и посмотрела на воду.

– Пожар. У нас в хлеву. Я хотела вывести коз. Я была вот такая, – она подняла руку и показала рост пятилетнего ребенка. – Из-за этого, – с дрожью в голосе указала она на шрам, – для меня не нашлось мужа. Или только за большие деньги. Но я из бедной семьи, – она глубоко вздохнула, рассказ давался ей нелегко. – Потом меня выкупил султан, как служанку. Там мне тоже никому нельзя показывать лицо.

Она искоса посмотрела на Майю, иронично и все же весело, выражая покорность своей судьбе, и Майя прониклась к ней еще большей симпатией.

– Но, – вновь заговорила Джамила, слегка покачав головой, – лицо и неважно. Глаза, – она развела указательный и средний пальцы в букву V и попеременно указала на свои глаза и глаза Майи, – важны глаза. – Потом задумчиво кивнула, словно в подтверждение. Майя импульсивно взяла ее за руку. Джамила посмотрела вниз, на ладони, пристально заглянула Майе в лицо и не менее крепко ответила на рукопожатие.

Два дня и две ночи ехали они по старой дороге ладана, по горам и пустыне. По одинокой дороге: за это время они встретили лишь три каравана и обогнали четвертый, который, очевидно, тоже направлялся в Ижар, но навьюченные верблюды плелись гораздо медленнее, чем всадники Рашида. За эти два дня было сказано, как обычно, немного, не в последнюю очередь из-за того, что лица постоянно приходилось укрывать от наполняющего воздух мелкого песка. Но за две ночи Майя и Рашид наверстали все невысказанное под сверкающими лучами. Словно на них наложили злое заклятие, которое вынуждало молчать в течение дня и позволяло свободно беседовать лишь при свете огня и звезд. Они смешали свои языки в один, понятный только лишь им двоим. Ночь дарила близость и уединение, приглашая рассказывать истории из прошлого, которое всегда становится гораздо ближе, когда в глаза не бьет дневной свет, четко очерчивающий действительность. Они сидели рядом, как бедуины, и делились воспоминаниями.

Так оживали в ночных тенях темные изгибы коридоров Блэкхолла, его фронтоны и слуховые окошки, сад с качелями под яблоней. Джеральд и Марта, Джонатан и Ангелина бродили вокруг, словно миражи, отчетливо различимые, но не осязаемые, по очереди садились к огню, слушали истории, рассказанные о них Майей, согласно кивали, прежде чем снова подняться и ускользнуть в темноту. Навестил их и Ричард, его усы весело подергивались, когда он слушал версию повествования о его путешествиях и приключениях в исполнении Майи, но спорить не стал. Однако напряженно свел брови, когда она рассказала, как сильно его любила и как страдала. Как она стремилась подражать капитану Ричарду Фрэнсису Бертону в его отваге и свободе и как потерпела неудачу, попытавшись вести такую жизнь рядом с Ральфом. Майя рассказывала без умысла, просто следуя потребности, а Рашид оказался хорошим слушателем, внимательным и терпеливым.

Майя тоже была хорошей слушательницей, когда описания Рашида воскрешали горы вокруг Джабаль Саафан, где он вырос. В его словах было мало личного, и Майя узнала о нем не много нового. Он предпочитал рассказывать предания своего племени. Например, легенду о молодом шейхе, что подобрал однажды в песках пустыни сережку. Он поручил старой и мудрой женщине отыскать хозяйку драгоценности. Та нашла молодую девушку, что была прекраснее любого украшения, и она вручила шейху вторую сережку, сказав, что они снова должны быть вместе. «Как красота и благородное сердце принца», – ответил шейх и захотел сделать ее своей женой. Благодаря богатству и власти он добился ее благосклонности, привез в свое племя и женился. Но в ночь свадьбы к нему обратился родственник невесты, признавшись, что уже давно пылает к ней искренней любовью. Это растрогало шейха, и он великодушно отказался от своих прав. Он передал свою невесту юноше – «чтобы они снова были вместе» – и осыпал молодую пару роскошными свадебными подарками.