Близость фронта заметна по всполохам орудийных выстрелов, гулу канонады, может быть, завтра нам в бой. В последние часы моя «сука» (так звали «СУ-85») что-то стала барахлить, добавляю газ, а она отстает — мотор не тянет. Доложил командиру, он — езжай! Я настоял на своем, свернул в лесополосу, заглушил мотор, а уже прошли последние машины полка. Хочу найти причину болезни мотора. Экипаж обычно едет наверху, кому холодно-ложится на жалюзи, там вентилятор гонит теплый воздух. С жа-л юзей поднимается заряжающий и говорит: «Что это у меня одежда скользкая?» Подходит к фаре, просит включить ее малость. Я включил на секунду, и разразился хохот. Заряжающий был похож на черта, весь черный, лицо, руки тоже, весь в отработке.[9]«Командир, ты чего хохочешь, нас расстреляют, а ты ржешь!» Пусть хоть расстреляют, но все равно смешно. На «Виллисе» вскоре подъехал помпотех полка, а я уже установил причину. Посмотрел на выхлопные трубы: одна сухая, другая мокрая, значит, не работала эта половина двигателя.

— Чего стоите?

— Товарищ майор, докладываю: поломка в двигателе.

— Стоять здесь, никуда не отлучаться, завтра разберемся, виноваты — расстреляем.

Он уехал, а мы остались с невеселыми думами, а там, впереди, куда ушли самоходки, явно слышна война. Рассвело, осмотрелись — мы стоим у кромки оврага, а за оврагом село, дымки идут с дымарей, а у нас и покушать нечего. Говорю командиру — поехали через овраг, остановимся у какой-нибудь бабки, она нас покормит. «Ты что, приказ слышал, стоять и никуда ни шагу!» Все же я его уговорил, потихоньку на одной секции доехали до села, заехали во двор, стали поддеревом, а бой уже гремит невдалеке. Вскоре мимо нас начали везти раненых, был один и наш, рассказывает: такой-то экипаж на фугасе подорвался — все погибли, другую самоходку «Тигр» сжег, взорвались свои боеприпасы, весь экипаж погиб. Так было дурно на душе — я согласен был быть на месте тех экипажей, что погибли! Выходит, я нарочно угробил свою самоходку? Обращаюсь к самоходке: «Отчего ты, окаянная, меня подвела, позором меня наградила?»

Мы уже позавтракали, едет помпотех: «Почему уехали с того места?» Командир всю вину сложил на меня, а я еще добавил: «Сниму броню, открою левую крышку клапанов, там причина!» Не дав мне объяснять дальше, помпотех опять пригрозил уже мне расстрелом и уехал. Я все же открыл крышку клапанов, а там оборвались болты стоек клапанов. Насос горючее подает, оно не сгорает, часть уходит в выхлопную трубу, больше — в картер. Масляный насос подает его в масляный бак, с бака через пробку на днище самоходки, а мотор с днища выдул масло на заряжающего. Еще раз заехал помпотех, все же осмотрел двигатель и сказал, что пришлеттягач и нас отбуксируют в село Желтое. Там СПАМ (сборный пункт аварийных машин), и нам заменят мотор.

Тягач — это такой же танк, списанный, без башни и пушки — подъехал, прицепили мы мою «суку» и двинулись. На СПАМе подошла бригада ремонтников, быстро раздели броню, открутили мотор, кран его вытащил, привезли новый мотор. Ну, осталось каких-то 2–3 часа работы, и мы на своей машине поедем в бой. Не тут-то было! Приходит командир полка:

— Чего стоите?! Немедленно в бой, немец фронт прорвал!

— Скоро исправят и пойдем.

— Там стоит исправная самоходка, садитесь и вслед за колонной!

Приказ есть приказ, пересели, завел ту, вторая скорость ничего, третью включил, сзади грохот, четвертую и пятую включить не могу. Уже смеркалось, ехали вдоль посадки, я свернул вправо и остановился. Командир машины: «Ну, теперь нас точно расстреляют!» Вскоре и помпо-техунас: «Что еще?!» Я доложил. «Ну, тебя, умник, наверное расстреляют!» Спасло то, что я еще во дворе СПАМа заявил о неисправности. Приехала бригада мастеров с новой коробкой передач, стали ее менять, а нас возвратили к уже готовой нашей «суке».

То ли от волнений, то ли от переживаний заболел наш заряжающий, отправили в медсанбат, в каком-то экипаже не хватало командира, остались мы вдвоем — я и наводчик Новоселицкий Геннадий.

Экипажи часто менялись — кого-то ранило, кто-то погиб, так получилось и у нас. Командира прислали буквально на второй день, хуже было с заряжающим, были иногда свободные пехотинцы, но их калачом в танк не заманишь. Однажды сидим на бревне, рядом проходит такой маленький замызганный пехотинец (наши войска немножко отступали), мы безо всякой надежды, шутки ради спрашиваем: «Солдат, а солдат, давай-ка к нам заряжающим!» Согласился, окреп, возмужал, вскоре стал наводчиком, а при встрече в 80-х годах его звали уже не Ваня-Ванек, а Иван Николаевич Кузнецов, гвардии подполковник; был в Сирии, учил сирийцев воевать, дружил с их министром обороны. Рассказывал, что его переход к нам дорого обошелся матери: в части, откуда он ушел, посчитали, что он дезертировал, приходили из органов к матери — где ваш сын? Она испугалась, а когда получила письмо с новым обратным адресом, все утряслось.

Итак, наш экипаж в полном составе.

«Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить:

в танковой бригаде не приходится тужить…»

Мы, самоходчики, придавались 25-й танковой бригаде 29-го корпуса. Два танка и самоходка — это была группа прорыва, в которой у нашей самоходки ставилась задача — «Тигры». Был такой эпизод: идем в атаку, танки впереди, самоходки на 200–300 м позади, атака захлебнулась, танки повернули на 180° и промчались мимо нас, а мы стоим, не знаем, что делать? Из командования с нами случайно оказался помпотех, спрашиваем его, что делать? Дипломатично ответил: вперед за танками! Мы правильно поняли и тоже драпанули.

В том же месте, а уже была не зима и не осень, на нас налетели два самолета и так обнаглели, что чуть ли не колесами задевают: бросают бомбы, стреляют из пушек и пулеметов. Когда они пикируют, мы прячемся по другую сторону самоходки. Израсходовав весь боеприпас и не повредив нас, они улетели, а мы обнаружили слева в лощине «Тигра». Недалеко была скирда соломы, я поставил машину так, чтобы наводчик видел в прицел «Тигра», стрельнули, перебили ему гусеницу. Смотрим, «Тигр» хобот (ствол) поворачивает на нас. Дело дрянь, а с пушкой заминка: Генка-наводчик тянет меня за воротник — давай назад, за скирду! А мне надо податься вперед, чтобы включить заднюю скорость, я еле вырвался, включил скорость, а в это время снаряд ударил в правый угол боевого отделения и выбил неплохую дыру. Задержись я на какую-то сотую долю секунды, нам бы несдобровать. Такс дырой и воевали.

Постепенно продвигались к Кировограду, Знаменке, враг упорно сопротивлялся. Нам надо было овладеть большой деревней. Пехота, артиллерия уже заняли свои позиции, окопались, танки пошли на прорыв. Впереди наших позиций глубокая лощина, противоположный склон более крутой, там немцы. Сходу мы вошли в лощину, правда, два наших танка сожгли «Тигры», которые окопались на высоком скате. В этой балке мы ждали темноты, чтобы ночью взять деревню. Днем нас, скопившихся в балке, утюжили самолеты, но без особого успеха. Ночью мы, несколько машин, ворвались в эту деревню, но что нам делать без «царицы полей»? Холод, вроде тихо, я продрог окончательно, вылез из боевого отделения, залез к товарищам под брезент на жалюзях, тут что-то как ударит по хребту: оказалось, фриц бросил гранату, она попала мне в спину, скатилась и взорвалась. Мы все быстро: «По местам!» Через некоторое время несколько офицеров собрались на совет. Ни в одном танке, ни в самоходках рации не работали, а требуется связь со штабом. Пока они совещались, десантники привели пленного немца, а куда его — сами не определились. Решили расстрелять, поставили к стенке сарая, он умоляет не убивать, но решение было твердое, один офицер из пистолета пару раз клацнул — осечка, у второго тоже. Автоматчик хотел застрелить его из автомата, и та же осечка. Все сильно смазали оружие летней смазкой. Немец ждал, ждал, да, не будь дурак, рванул за угол сарая и был таков.