Но на свиней Святого Антония это не распространялось. Согласно местной традиции, поросят, которые были так малы, что на них не нашлось покупателя, передавали в дар больнице. Животные бродили по улицам, а лондонцы откармливали их, превращая заморышей в ценный скот: с их стороны это был своего рода небольшой, но регулярный благотворительный взнос. Госпиталь помечал своих поросят колокольчиками, чтобы никто их не украл и не конфисковал. Однако доносившееся с улицы хрюканье и перезвон вряд ли помогали Вествику вникнуть в планетную теорию Птолемея[482].

Нас не должно удивлять, что Джон, который учил читателей, как сделать экваториум и как им пользоваться, и сам все еще учился. В современных школах укоренилось убеждение, что приобретение и передача знаний неразрывно связаны, но сама эта мысль уходит корнями в глубь веков. Вествик мог обнаружить ее в трудах Сенеки, модного в те времена автора. Хорошо известно высказывание этого философа-стоика: "Homines dum docent discunt" – «Когда мы учим, мы учимся»[483]. Надо понимать, что экваториумы не были сугубо утилитарными приборами. Конечно, их ценили за способность сберечь усилия пользователя и сократить время, потраченное на утомительные вычисления и поиски нужных данных в бесконечных – и не всегда верных – таблицах. Но при всем этом экваториумы выполняли и обучающую функцию. Именно поэтому мы встречаем их в учебниках астрономии, написанных много позже Средних веков. Новые технологии книгопечатания позволили поставить на поток изготовление вращающихся вольвеллов, которые в рукописных книгах встречаются нечасто. Книгоиздатели печатали учебники с бумажными деталями: вырезав их, читатель мог собрать рабочую модель инструмента – ему нужно было лишь раздобыть шелковые нити. Существовали даже очень дорогие печатные книги, которые продавались в комплекте с готовыми, раскрашенными вручную приборами: по их шелковым нитям в качестве бегунков скользили маленькие жемчужины. С помощью таких действующих моделей высокородные читатели овладевали практическими навыками[484].

Но ни украшенные драгоценностями указатели, ни искусно вырезанные драконы, символизирующие лунные узлы, не помогали преодолеть недостатки планетной теории Птолемея. Даже отдавая должное удивительной предсказательной силе моделей, астрономы жаловались на всяческие неувязки. В частности, они хотели знать, например, каким образом апогеи планет могут медленно качаться вперед и назад и не влиять при этом на наклонение эклиптики. Но существовали и вопросы более общего характера. Если Господь создал небеса без пустот и наслоений, могут ли все деференты и эпициклы умещаться друг внутри друга так, чтобы не противоречить эмпирическим данным, полученным в результате наблюдений Солнца и Луны? И самое главное: действительно ли планеты движутся по идеальным окружностям, если учитывать, что центры этих окружностей смещены?

Разочарование средневековых ученых красноречиво выразил Моисей Маймонид. Великий еврейский философ, которого наряду с Аристотелем, Галеном и святым Павлом почтили портретом на окне клуатра Сент-Олбанского аббатства, написал свой труд «Путеводитель растерянных» в Египте в 1185–1190 годах. В нем автор бьется над некоторыми из самых острых проблем юриспруденции, науки и богословия. Вопрос, вечна Вселенная или же сотворена, заставляет его задуматься, как примирить воззрения Аристотеля с идеями «Альмагеста».

«Если то, что утверждал Аристотель относительно естественной науки, истинно, то никаких эпициклов или эксцентрических окружностей нет, и все вращается вокруг центра Земли. Но отчего тогда возникают изменчивые движения звезд? Возможно ли, что, с одной стороны, движение должно быть круговым, всеобщим и идеальным, а с другой стороны, вещи, доступные наблюдению… объясняются одним из двух этих принципов (т. е. эпициклами и эксцентрами) или и тем и другим сразу? Это соображение лишь подтверждается фактом, что, если некто примет все, что говорит Птолемей относительно эпицикла Луны… окажется, что рассчитанное согласно гипотезе двух принципов не содержит ошибки даже в одну угловую минуту. Истинность этой гипотезы подтверждается верностью вычислений…

Кроме того, как постичь попятное движение звезды наряду со всеми другими ее движениями, не предполагая существования эпицикла? С другой стороны, как представить себе вращательное движение небес или движение вокруг центра, который и сам не неподвижен? Вот где истинная сложность»[485].

Маймонид уклонился от решения вопроса, указав, что модели (которые он называет гипотезами) не обязаны быть истинными в буквальном смысле. Астрономов заботило одно: способны ли они выдавать корректные результаты. Здесь он повторяет оговорку Птолемея, к которой тот прибег при введении экванта. Однако сам Птолемей действительно верил, что его планетная модель истинна и отражает существующую реальность. Это очевидно, например, из его рассуждения о порядке расположения планет. Считалось, что планеты должны выстраиваться согласно периоду их обращения, следовательно, самые медленные планеты, например Сатурн, движутся по самым большим сферам. Аристотель даже дал этому феномену физическое объяснение: удаленные планеты движутся медленнее, потому что расположены ближе других к сфере неподвижных звезд. Он предположил, что суточное вращение небосвода в противоположном направлении тормозит медленное продвижение планет на восток вдоль эклиптики. Но каков тогда порядок расположения ближайших к Солнцу Венеры и Меркурия, которые оба совершают свой путь по небу ровно за год? Казалось, имеет смысл поместить Солнце за ними, и тогда светило окажется в выгодной центральной позиции среди семи планет. (В этом положении Солнце отделяло бы внешние планеты Марс, Юпитер и Сатурн, попятное движение которых следует одной и той же схеме, от всех остальных, которые ведут себя иначе.) Птолемей в этом вопросе последовал примеру Аристотеля и прибег к аргументам из области физики. Он решил, что более сложный рисунок движения Меркурия доказывает, что его сфера расположена ниже сферы Венеры. Как и на Луну, расположенную еще на ступень ниже, пишет Птолемей, на Меркурий оказывают влияние близкорасположенные сферы огня и воздуха[486]. В этой модели дополнительные круги и подвижные центры деферентов Меркурия и Луны были не абстрактными теоретическими приспособлениями, но реальными физическими феноменами.

Астрономы позднего Средневековья уделяли массу внимания физическим теориям, сформулированным Птолемеем в труде «Планетные гипотезы». Когда в 1450-х годах австрийский ученый Георг фон Пурбах переписывал стандартный университетский учебник планетной астрономии, он сопроводил свои «Новые теории планет» (Theoricae Novae Planetarum) рельефными, чуть ли не трехмерными схемами деферентов и эпициклов. Деревянные кольца сидели внутри двойного – черного и белого – корпуса и двигались, словно санки по узкой ледяной трассе (рис. 7.13). Ученик Пурбаха, немец Иоганн Региомонтан, продолжил труд учителя, завершив в 1463 году подробный комментарий к Птолемею, известный как «Краткое изложение Альмагеста». Тексты обоих астрономов отличались предельной ясностью. Приведя труды Птолемея в соответствие с представлениями своей эпохи, Пурбах и Региомонтан объяснили его сложные теории понятнее, чем кто-либо до них.

Рис. 7.13. Теория движения трех верхних планет и Венеры; из книги Георга фон Пурбаха «Новые теории планет». Издано под одной обложкой с «Трактатом о сфере» Сакробоско, отпечатано немецким печатником Эрхартом Ратдольтом в Венеции 6 июля 1482 года

Но своим потрясающим успехом эти учебники были обязаны прежде всего развитию книгопечатания в конце XV века. В 1471 году Региомонтан переехал в Нюрнберг, европейский центр торговли. Здесь он собрал собственный печатный пресс, основав первое в истории научное издательство. Первой напечатанной им книгой стал труд его усопшего учителя «Новые теории планет». Примерно в то же время в итальянском университетском городе Феррара вышло первое печатное издание «Трактата о сфере» Сакробоско. С появлением книгопечатания научные труды стали издавать и читать в несравнимо бóльших объемах, благодаря чему идеи распространялись быстрее; к тому же новая технология позволяла точно воспроизводить сложные диаграммы и серийно выпускать недорогие астрономические альманахи. Справедливости ради следует отметить, что задолго до наступления эры книгопечатания Джон Вествик заполнял чертежами пустые места, оставленные в рукописях; да и печатные издания были не застрахованы от ошибок. Более того, отдельные рукописные труды по астрономии выходили в свет и какое-то время после Региомонтана[487]. Но книгопечатание распространяло научные идеи и данные гораздо эффективнее, чем мог себе представить Вествик. Заметив ошибку в трактате, читатель мог – по крайней мере, теоретически – написать издателю, чтобы тот исправил ее в следующем выпуске. А все, что оставалось Джону Вествику,