– А вы бы сразу по пах, – сказала Нина, которая в эти дни не понимала, что где-то могут быть несчастья.

– Без толку, – даже не глянул на нее Чикулаев (он вообще словно не замечал ее). – Я по пах – а гангрена в кишки! И вот человек – самовар. Без рук, без ног. А родственники суют деньги. Чтоб хоть такой, но жил! А зачем мне деньги за самовар? Борзыми щенками вот не дают – жаль! Хотя лучше – гончими.

У Чикулаева страсть – охота с гончими. На этой страсти он сошелся кое с кем из городской верхушки и мог бы давно уйти на более спокойное место, главврачом, например, в пригородный лесной профилакторий. Но он привык резать, он умеет это делать, он один из лучших хирургов города. Характер, правда, несносный, орет на больных и персонал. Мне он доставал иногда таблеточки: транквилизаторы, антидепрессанты. Было дело, я крепко на них сидел. Было – прошло. Чикулаев, конечно, скучен. Он хирург и на работе, и дома, и в компании, и ночью – сам признавался, – видит сны только про то, как режет. Я просто привык к нему и рад, когда он заходит. Первые минуты, по крайней мере.

– Как тебе моя невеста? – не утерпел я в прихожей, провожая его.

– Точно у такой я позавчера оттяпал обе конечности. Задние! – хохотнул он, согнувшись и пытаясь завязать шнурок на ботинке. – Торопилась на поезд, ехать к жениху, не успевала, к вагону прицепилась и сорвалась. Тебе смешно? – прошипел он вдруг свирепым шепотом, разогнувшись и притиснув меня к стенке. – Смешно?!

– Вовсе нет.

– А мне смешно. Потому что красавице – не жить. Гангрена будет. Никуда не денется!

И ушел, так, кажется, и не сумев завязать шнурки.

Однако что-то веселенький у меня получается рассказ…

Но вот – подлец-компаньон Станислав Морошко, Стасик. С ним никогда ничего не случалось. Или он так держит марку. По крайней мере, я ничего не слышал. Родители живы-здоровы, а заодно и бабка девяноста трех лет, жена – известный в городе адвокат, дочь в четырнадцать лет знает три языка и уж в Америке побывала, сын в математическом колледже учится, я как-то говорил с ним – способности поразительные, он уже сейчас знает больше меня, а я не все еще растерял из своих университетских знаний.

Стасик может и выпить – но никогда не мучается с похмелья. Стасик может и роман завести – и ни разу его не заподозрила жена, ни разу не хворал от любовных последствий. Впрочем, роман – деликатно сказано. Он, всегда аккуратно одетый, имеющий своего мастера в парикмахерской, своего закройщика в ателье, своего массажиста в сауне, своего спарринг-тренера на теннисном корте и т. п., амурные приключения обожает с душком – и даже иногда припахивает криминалом: когда ему находят, например, пятнадцатилетнюю девочку, слегка лишь испорченную, едва початую, как он выражается.

– Стасик, не понимаю, – смеялся я. – Твоей же дочери тоже скоро пятнадцать. Как ты можешь! Я бы если представил, что и мою дочь могут…

– Я в газете читал, – хладнокровно ответил Стасик, – что одна девочка тринадцати лет влюбилась – не в отца, правда, в отчима. И домогалась его. И домоглась.

– Ах ты, гнусь. Ты бы и дочь мог бы! Ведь смог бы?

– У нас очень примитивные об этом понятия, – косвенно ответил Стасик, пахнущий дорогим одеколоном и гладко выбритый, а я подумал: ведь смог бы, зараза!

Хотя он и колоритен, но по-человечески мало мне интересен.

Он, как я уже говорил, компаньон, мы с ним участвуем деньгами и хлопотами в одном деле. И он, и я могли бы все взять в одни руки, но понимаем, что тогда и ответственность – на одного, и спрос – с одного, и опасность вся – одному достанется. Лучше уж при случае кивать друг на друга. Я бы, может, и не стал, но поскольку уверен, что он меня продаст, не задумываясь, то и сам, буде придется, продам его без малейших зазрений.

Мы пили шампанское тихим вечером: Нина, Стасик и я.

– И как же мне теперь быть? – весело спрашивал Стасик. – Я ж теперь убью Сережу, а вас, Ниночка, увезу в далекий горный аул, запру в башне и буду морить жаждой и голодом, пока не согласитесь меня полюбить.

Ну и прочая трепотня в том же духе. Мне даже надоело, хотя вроде бы именно этого я хотел.

Поболтав с часок, Стасик сказал:

– Ниночка, нам бы пятнадцать минут о деле.

– Потом нельзя? – спросил я. – И от нее у меня секретов нет. Она скоро женой будет.

– Вот от жен как раз секреты и необходимы, – изрек Стасик бытовую премудрость, пахнущую кухней.

Хорошо, я попросил Нину оставить нас на пятнадцать минут.

Я знал, о чем хочет поговорить Стасик, – и не ошибся.

– Деньги? – спросил Стасик.

– Нет.

– Ладно. «Мерседес» новый.

– Нет.

– Дача на берегу Волги, можно жить зимой: отопление, вода, дом, а не дача.

– Нет.

– «Мерседес» и дача.

– Нет.

– Всё.

– То есть?

– Всё, что имею. До последних штанов. А сам меняю паспорт, уезжаю с ней к одному дружку в Питер и начинаю новую жизнь.

– Нет. Да и врешь ты.

Стасик залпом выпил шампанское, налил еще, опять залпом.

– Самое смешное, что не вру.

– Вы рехнулись, что ли, все?

– Кто-то уже торговал?

– Было.

– Любовь, значит?

– Хуже. Женюсь.

– Ладно. Теперь бойся меня.

– Давно боюсь.

– По-настоящему бойся. Будь здоров.

И ушел Стасик Морошко. Я не стал, конечно, рассказывать Нине о нашей торговле. Я лишь подумал: как-то и смешно, и не смешно это. Та же мыльная опера, 444-я серия – когда фантазия авторов истощилась, и герой из 444-й серии талдычит то же, что герой из 443-й, и сюжет уж больно пошл.

Нет, хватит. Чтобы не было 445-й серии – никаких гостей.

Правда, маму ее пришлось, конечно, пригласить, будущую тещу Евгению Иннокентьевну. С таким именем-отчеством ни в коем случае нельзя выбирать профессию школьного учителя, а она именно выбрала, заставляя ежедневно и по многу раз учеников ломать язык, произнося «Евгенокентьна!» Женщиной она оказалась еще молодой, совсем ненамного, в сущности, старше меня – лет на пять. Ровесники почти – но то ли въевшееся в кровь отношение к учителям как к старшим, то ли положение ее в виде будущей моей тещи, то ли мое ощущение молодости, не совпадающее с возрастом: я вел себя с нею (и по этим причинам, но и с расчетом, но и с удовольствием!) как сущий пацан, школьник, суетящийся, заискивающий, заглядывающий в рот. Нина помирала со смеху – про себя, конечно. Но мне не пришлось много стараться, чуть освоившись, Евгения Иннокентьевна заговорила – и говорила без умолку все три или четыре часа, которые гостила в нашем доме. (Вот как уже сказалось: в нашем!) Она говорила, что не ожидала, что дочь так рано соберется замуж, что отнеслась к этому сперва неодобрительно, а потом еще больше неодобрительно, когда узнала, что жениху под сорок, но в жизни все меняется на глазах, в том числе и ее собственные, Евгении Иннокентьевны, воззрения на жизнь, она была уверена, что проносящиеся с риском для своей и чужих жизней молодчики в шикарных машинах – сплошь жулики, грабители и воры, а теперь вот видит вполне интеллигентного человека, увлекающегося чтением так, как теперь никто уже не увлекается, от этих постоянных изменений мировоззрения, нет, то есть мировоззрение у нее остается прежним, но каких-то мыслей, понимаете? каких-то частных, так сказать, постулатов, так вот, от этой смены в себе постулатов и каких-то мыслей она устает, и у нее развивается форменный какой-то невроз, это, конечно, ерунда, потому что невроз у всех, а особенно это заметно на детях, которые недавно, например, устроили всем классом, ну, не всем классом, а человек шесть, групповой, извините, секс, буквально три, четыре, ну, пять лет назад об этом и слышно не было, и помыслить никто не мог, конечно, ее воззрения на секс тоже меняются со временем и с возрастом, она и раньше могла многое понять в отличие от ее довольно ортодоксальных коллег, потому что вы даже представить себе не можете, насколько консервативна учительская среда, что, возможно, объясняется и сплошь женским ее составом, ведь не женщины, как известно, а мужчины стремятся к чему-то новому, женщины же быстро привыкают тянуть одну лямку и ни о чем больше слышать не хотят, это касается не только школьной жизни, но и семейной, правда, тут сам черт не разберет (щегольнула она выраженьицем, доказывая свою неортодоксальность и показывая заодно, что она, черт побери, молода еще, ну и вообще…), поскольку женщины приобрели мужские качества, а мужчины наоборот, но есть какие-то незыблемые вещи, я многое могу понять, но когда люди, например, поженившись, через две недели и даже раньше, это не голословно, чего стоит один пример моих соседей по лестничной площадке, он приличный юноша, рабочий, непьющий, вернулся из армии, приятной внешности, правда, несколько замкнутый, но, что характерно, очень любил возиться с детьми, сядет с ними в песочнице и возится, друзья, само собой, смеются над ним, а он не обращает внимания, ведь это надо иметь независимость характера, согласитесь, так вот, этот юноша и его одноклассница, тоже милая девушка, дружили еще до армии, она училась у меня, не сказать, чтобы очень развитая девочка, но тут, скорее, особенности характера, а не ума, то есть, например, плохо говорит, нескладно – и вдруг выскажет нечто такое оригинальное, что отличникам сроду не додуматься, они дружили, приятно было смотреть, она ждала его два года, пока он был в армии, причем, насколько мне известно, никакого слова он с нее не брал, и она ему никаких обещаний не давала, то есть ничем не была связана, тем не менее она его ждала, дождалась, и вот свадьба, и через три дня, то есть я даже ошарашена была: ну, неделя, месяц, полгода, – нет, через три дня она уходит от него, не объясняя причин, не знаю, может, тут ваш пресловутый секс виноват, несовместимость и тому подобное, но я, извини, Нина, имею некоторый опыт и знаю, что эта несовместимость вполне может быть преодолена, и вам, Сергей, это тоже должно быть известно, причем побольше моего, у вас, я думаю, опыт достаточно богатый, и в этом нет ничего дурного, и в этом, может быть, как раз гарантия того, что называют старомодным словом «верность», за Нину же я вполне могу поручиться, поскольку она в меня, я это знаю точно, а я, без похвальбы скажу, не склонна была – и до сих пор – к чему-то там, то есть принципы для меня – святое дело, и если приходится менять по ходу времени какие-то постулаты, какие-то частные мысли, то мировоззрение мое…