Мой отец все это делал. Но была еще и злость. Злость, которая то и дело вырывалась из него наружу, сметая все на своем пути. Теперь я начал задумываться, не спускал ли он таким образом пар из-за того, что был глубоко несчастен. Мой отец был несчастен. Может быть, и я тоже был несчастен. Впервые в жизни мне пришло в голову, что моему браку, возможно, пойдет на пользу, если я, подобно отцу, хотя бы иногда буду терять контроль и давать волю своим чувствам. Вместе с тем если у меня и были такие чувства, то я надежно закопал их в далеком, недоступном месте. И если я не мог даже плакать, как я мог взорваться?

– Да? – сказала психолог. Я и забыл, что сижу в этой комнате в Клэпхеме с воющими за окном сиренами «скорой», а моя жена с психологом смотрят на меня, ожидая, когда я закончу свою мысль.

Она решила помочь:

– Вы готовите и много присматриваете за детьми, но… что?

– Мне бы хотелось, чтобы Джен демонстрировала свою любовь, тоже что-нибудь делая.

Эти сеансы долго не продлились. Либо вся затея выдохлась, либо мы были слишком заняты. Наши дети все еще ходили в начальную школу, они были счастливы и здоровы, и мы всячески старались создать дома любящую атмосферу. У нас частенько было шумно, иногда звучала музыка, иногда смех. Мы с Джен оба целиком отдавались любимой работе. Мы ни в чем не нуждались. Я вступил в родительский хор в школе наших детей, и к этому времени стал громким и беззастенчивым певцом. Джен, Крис, Анна и я пели всю дорогу, отправляясь в наш полный песка, естественных бассейнов, гор и торфяных болот отпуск на острове Мэн, где нас встречали щедрые и заботливые хозяева. Наша жизнь определенно была неплохой.

Мой 40-й день рождения почти совпал с похоронами отца, и я неизбежно стал раздумывать о собственной кончине. Смерти как таковой я не боялся, однако мне был не по душе предшествующий ей процесс дряхления, запрограммированного старения. К этому времени я уже повидал столько трупов, что был слишком хорошо знаком с процессом увядания организма и мог себе представить, как, скорее всего, выглядят некоторые из моих собственных жизненно важных органов.

Я знал, что к 40 годам на гладкой поверхности моих легких крошечные черные точки начали выстраиваться в линии, образуя древовидную структуру. Эти узоры можно было бы назвать красивыми, однако это была грязь: лондонская сажа, которая и без 20 с лишним выкуриваемых мной ежедневно сигарет наверняка наградила меня в той или иной степени эмфиземой. Курил, разумеется, не только я. Мои коллеги тоже курили, и мы постоянно работали в голубоватой дымке. Дома курила Джен. На острове Мэн курили ее родители. Везде, куда бы мы ни пошли, курили наши друзья. В 1992-м мы все курили в пабах и ресторанах, в поездах, за столами на работе и в автобусе. Мы знали, что это вредно, мы знали, что в сигаретах содержится более 4000 веществ, многие из которых токсичны, начиная с синильной кислоты и заканчивая бензопиреном, однако мы готовы были мириться со всем этим ради одного-единственного ингредиента: никотина. До сих пор мы были достаточно молоды и продолжали думать, будто нам все нипочем. Теперь же я понимал, что должен бросить курить, и за это могу получить в награду десяток дополнительных лет жизни. Хотя внутренняя структура моих легких и была безвозвратно повреждена, и эти повреждения со временем будут только накапливаться.

Перекачивать кровь через поврежденные легкие – тяжелая работа для сердца, и я надеялся, что его правая часть еще не увеличилась из-за этой дополнительной нагрузки. Что касается его левой стороны, то я понимал, что если не научусь контролировать свою реакцию на стресс, то мое кровяное давление будет то и дело подскакивать, и стенки моего левого желудочка будут утолщаться, пытаясь с этим справиться.

Сердце – это орган, способный уместиться в ладони. Такой маленький, но такой надежный небольшой кулачок, сжимающийся и разжимающийся 70 раз в минуту, днем и ночью, год за годом, за всю жизнь человека совершая 30 млрд ударов. Верный друг. Пока не перестанет биться. Я должен был отплатить ему за его верность, следить за своим питанием, заниматься спортом, бороться с курением и стрессом. Точно так же я понимал, что должен время от времени давать своей печени отдохнуть от алкоголя, чтобы она могла выполнять свою волшебную работу по самовосстановлению.

Отличные решения, все до единого. Которые быстро забываются. Виски с содовой время от времени казался отличным способом расслабиться, и было гораздо проще зажечь очередную сигарету, чем тратить время на мысли о том, как мне хочется покурить, но нельзя. Два главных способа снятия стресса. Оглядываясь назад, я понимаю, что отказаться от них ни в тот год, ни в следующий для меня было невозможно, потому что 1993-й ознаменовал начало периода очень громких дел.

Первого апреля я провел рядовое вскрытие молодого чернокожего юноши из южной части Лондона, которого зарезали. В те времена уличная поножовщина была обычным делом, и эта смерть на первый взгляд мало чем отличалась от многих других. Как правило, оказывалось, что во всем замешаны наркотики или уличные банды. В те времена никто и не думал, что нападение может быть совершено на почве расовой ненависти. Мне только и сказали, что этот юноша участвовал в драке. Ничто не могло указать судмедэксперту на необычность этого дела, равно как и на то, что вскоре имя его пациента станет широко известным, а мне придется многократно выступать со свидетельскими показаниями в суде.

Стивен Лоуренс был смышленым и амбициозным 18-летним парнем, никоим образом не вписывавшимся в сложившийся у широкой общественности в 1993 году образ чернокожей молодежи. Правильно это или нет, но то, что он был усердным студентом, которого ждало профессиональное будущее, стало ключевым фактором, который повлек за собой изменение общественных взглядов и предрассудков. Он просто ждал с другом автобус, и его порезала группа белых молодых людей, выкрикивавших, как позже стало известно, расистские лозунги. У него был поверхностный порез на подбородке, глубокое ножевое ранение, которое прошло через легкое, и еще одно глубокое ранение в плече. Несмотря на обильное кровотечение, он умудрился встать и пробежать со своим другом более сотни метров, после чего рухнул замертво.

В последующие месяцы полиция показала мне в общей сложности 16 ножей, из которых семь были возможным орудием убийства. Один из них выглядел особенно подходящим. Первого июля меня попросили сделать новое заявление, и я сказал, что, как мне кажется, Стивен стоял, когда получил удар в шею, однако, скорее всего, начал падать, когда его ударили ножом в левое плечо. Несмотря на тщательные размышления, я не мог с полной уверенностью сказать, был ли нападавший на него человек левшой или правшой. Сделав выбор, я, может, и произвел бы на кого-то впечатление, однако доказательств было слишком мало и можно было ошибочно оправдать убийцу.