— Ну, если сравнить его с твоей иерусалимской квартиркой, то это и неудивительно. Но ты просто герой. А у меня убирает ужасно милая девушка-румынка.

— Здесь это стоит огромных денег. Я как посчитаю, сколько я всего могу за эти деньги купить, так рука сама к швабре и тянется, — рассмеялась Мура.

— У нас тоже недешево, но мне безумно надоело самой все это делать. Мне мою румынку Наташка порекомендовала, и я на нее не нахвалюсь. Я с ней совсем изленилась. Она мне даже постельное белье меняет.

— Да ты не должна извиняться, ты же работаешь, а я дома сижу. Но я не представляю, чтобы кто-нибудь стал ковыряться в моей спальне. Я все сама, но у меня все для этого есть. Даже два пылесоса — один с такой кнопочкой, который показывает, когда уже стало чисто, а второй моет ковры специальным шампунем.

— Ты — поистине счастливая женщина. А садовник у тебя есть? — спросила Сашка, выглядывая в сад.

— Ну что ты, Саш. Какой садовник. Из фирмы одной приходят только траву удобрять, потому что я опасаюсь химикатов, а так все мы сами. И все вокруг нас тоже все делают сами. Все профессора университетские, адвокаты, врачи, все сами сажают, удобряют, пропалывают, поливают, траву косят, осенью листья собирают…

— Да, все, наверное, как подсчитают, сколько это им будет стоить, так рука сама и раззужается… — засмеялась Сашка, но недоуменный взгляд ее говорил: «Ну и на фиг она нужна, эта Америка с этими гигантскими домами и садами, если самому на них корячиться нужно?»

Мурка это почувствовала и добавила:

— Ну, не все из-за денег. У нас тут есть знакомые, приехавшие из Южной Африки. Он — хирург, а жена — анестезиолог. Они весьма состоятельные люди. И у них такой прекрасный сад. Я его как-то спросила, кто у них за садом ухаживает. И знаешь, что он мне ответил: «Все я сам. В Южной Африке за белых людей все, абсолютно все делает прислуга. И мне так это претит, что я решил: пока в состоянии делать что-то сам, не буду позволять чужим людям обслуживать меня».

Мура ожидала восхищения такой принципиальностью, но не того напала. Сашка только плечом пожала.

— А меня, в отличие от твоего южноафриканца, не гнетет тяжкое бремя апартеида. Я за уборку плачу, и моя совесть чиста. Многим людям такая работа необходима. Хирург твой дурью мается. Лучше бы руки берег. Но ты — ужасная молодец, такая замечательная домохозяйка…

Это прозвучало немного нелогично, но Мурка понимала, что Александра пытается сказать ей что-то хорошее. Действительно, Мура ведь не хирург, чтобы садовых работ беречься.

Потом, чтобы Мура поняла, что у Саши много богатых друзей, и тем самым стряхнуть гнетущее впечатление от достатка подружки, Александра с удовольствием, в подробностях, рассказала о потрясающей нью-йоркской квартире ее друга Тома, у которого даже в ванной стоят диваны и кресла. Тем временем Мура провела Александру в предназначенную ей комнатку наверху.

— Это будет твоя ванная, ей никто не пользуется, пока… — многозначительное самодовольное поглаживание живота. — Это для тебя полотенца. — Красивые рулетики одинаковых полотенец лежали рядом с изящной вазочкой с ракушками. — А здесь, — Мурка распахнула большой бельевой шкаф в коридоре, — есть еще подушки и одеяла.

Наконец Сашка осталась одна. Светелка была премиленькая, под косым сводом чердачного потолка, с такими непривычными для израильтян обоями в мелкую розочку, с персидским ковром, постеленным поверх коврового покрытия от стенки до стенки. В рамке окна качались и шелестели кроны деревьев. У Тома в Нью-Йорке был роскошный кондо, но одно дело у Тома, тут Сашка просто гордилась тем, что у нее есть такой богатый приятель, а другое дело у Муры, которую она в прежние времена то и дело подвозила, и которая никогда ничего не решалась себе купить. А теперь… Александра не завидовала, но невольно подумала, что несмотря на ее тяжкую работу, и на весь ее успех, в Израиле такой дом остался бы вне ее возможностей, и это было несправедливо.

Она приняла долгий, как в гостинице, горячий душ, переоделась, подкрасилась, и спустилась вниз. В парадной столовой уже был накрыт большой дубовый стол, на кухонном острове стояли гигантские бокалы с красным вином, Мурка перекладывала креветки на красивое блюдо. Сашка стала болтать с ней, отщипывая виноград, и не могла не отметить, что постарела ее подружка. То есть, может, не то чтобы постарела, а как-то обабилась. Может, это беременность, может, замужество, а может — сидение дома, но на висках появилась незакрашенная седина, лицо как будто немного опухло, и выросло не только пузо, но и вся она растолстела, да и вообще непривычно было видеть Муру — в прошлом такую «софистикейтед», всегда общающуюся со всеми «ху из ху», полностью погрязшей в своем хозяйстве. Сашке захотелось сказать ей что-нибудь утешительное.

— А ты потрясающе выглядишь. Тебе идет быть беременной.

Мурка с улыбкой отмахнулась, а Сергей подошел к ней, обнял и поцеловал.

— Вот и я то же говорю. Я ее каждую неделю снимаю, чтобы ничего не упустить.

Александра вообще заметила, что он все время трогал Муру, постоянно обнимал ее, не смущаясь Сашкиным присутствием, и сюсюкал с ней. Насмотревшись на это, Александра твердо решила: а) никогда не жить в провинции, б) не беременеть, в) не позволять ни Максиму, ни какому другому своему мужу приобретать такие вульгарные манеры. Правда, Максим и не рвался проявлять к ней нежность на людях.

— Так как вам здесь живется? — не зная, о чем еще говорить с ними обоими, спросила за ужином Саша.

— Хорошо, — улыбнулась Мура. — Но стыдно. Превратились в обывателей.

— Ну и что? Не всю же жизнь быть нищенкой-подружкой? — намекнула на былое подруга старых дней.

— Нет, дело не в этом, — вздохнула Мура. — Знаешь, жизнь в Израиле — осмысленна по определению, одним тем, что ты там живешь и выживаешь, увеличиваешь собой силы добра, ты нужен и востребован, а в Америке ты сам ответствен за то, чтобы наполнить свое существование смыслом.

Востребованная и нужная Александра обвела глазами просторный дом и спросила:

— Это тебе так кажется, потому что ты от Израиля далеко. А мне нравится, как ты живешь. По-моему, в том, чтобы жить хорошо и спокойно, подальше от нашего дурдома, тоже есть немало смысла.

— Смысл не в этом, — отмахнулась Мура от дома. — Смысл в этом, — и она положила руку себе на живот. — Все ради него.

— И ради нее, — поспешно добавил Сергей, влюбленно глядя на Муру и опять потянувшись поцеловать ее.

— А что вы делаете? С кем общаетесь? — слегка затосковав, спросила Александра.

— Ой, здесь живут отличные ребята. Мы обязательно устроим вечеринку, и всех пригласим, и тебя познакомим. Я так тобой горжусь, Сашка! Я уже всем о тебе растрезвонила. Пригласим Марину и Леву, и Жанну с Юрой, и Таньку с Мишкой…

— А что, у вас здесь все по парам? — спросила Сашка.

— Угу, у нас как в Ноевом ковчеге, всякой твари по паре. Здесь одиноким людям плохо приходится, компания маленькая, новых людей почти нет, все семейные. Одиночки помаются, помаются, и отчаливают в более крупные города, вроде Чикаго, где чужое семейное счастье им не так глаза мозолит. — Мурка шутила, но Сашка сейчас вполне понимала этих гордых одиночек. — Я вот Сережу просто спасла, — самодовольно, как показалось Сашке, добавила Мура.