ненадёжен. А может, и более того, не щит это уже, но меч, который сразит его голову.

Караван тронулся. Динь, динь! — пропел колоколец на шее верблюда. Провожающие смотрели вслед. Динь, динь! — ещё раз пропел колоколец в глубине улицы и смолк. Торговые ряды Чжунсина закружило в обычной круговерти. Что знают люди о своей судьбе? Одно лишь с уверенностью, что в конце пути у каждого — смерть.

Провожавшие купца из Чжунду разошлись по своим лавкам. Да тихо разошлись, с оглядкой. Почувствовали недоброе. Много радостных и благожелательных лиц вокруг человека в дни его успеха и исчезают те цветущие улыбки и возгласы братской преданности в минуты неудач.

3

Темучин с полдесятком кереитских нойонов за спиной стоял на высоком холме. Насколько хватало глаз перед ними расстилалась степь, покрытая осевшим, пропитанным влагой, но ещё плотно прикрывающим землю снегом. Такое бывает на пороге весны: подступающее тепло тронет снег, он отяжелеет и будет подаваться под копытами, как мокрый песок на широких речных плёсах, однако, как и по речной отмели, кони могут идти по нему без больших усилий. В таком снегу конь не тонет, как бывает зимой, по брюхо, но идёт пробежкой, погружая ногу по бабку. Конечно, ход в эту пору не тот, что летом, когда степь звонко поёт под копытами. Всё же по талому снегу кони идут подолгу. Правда, в преддверии весны легко ошибиться, выступая в поход. Ан мороз ударит! Всё, пропали кони. Поломаются на наледи. В таком разе не держат и подковы. Едва ли половина доберётся до конца пути, да и те, что дойдут, ни к чему не будут годны. Измучает, искалечит их дорога.

Темучин время для выступления выбрал точно.

Тумены к походу были готовы давно. Ждали тепла, но над степью гуляли последние вьюги. Злые вьюги, когда за полог юрты не высунешься. Метёт, метёт, позёмка завивает снег верёвочкой, ни зги не видно.

Однако вьюги улеглись, и над степью распахнулось по-весеннему высокое небо. По ночам вызвездывало, обещая и вперёд солнечные дни, но мороз был крепок. Наледь, как панцирем, одела степь.

Хан Тагорил с Темучином не раз и не два выходили за курень, приглядывались к снегам. Тагорил за зиму огрузнел и хотя виду не показывал, но в походке стал тяжёл. Каждый шаг давался хану не без труда. За куренём, на вольном ветру останавливались, и Тагорил первым подхватывал с сугроба горстку снега. Мял в узкой ладони. Щурил глаза. Снег был жёсткий, игольчатый, не скатывался в ком. Тепла не было. Подхватывал снег и Темучин, но и в его сильной руке снег топорщился льдисто.

Стояли подолгу. Ветер обвевал лица, шевелил полы халатов. Надо было решать. Тагорил грузно топтался на месте, под гутулами скрипел снег. И скрип этот говорил обоим: «Рано, рано, пока рано». Но и тот и другой знали: коли тетива натянута — стрелу надо пускать. Задрожит рука, задержавшая натянутую тетиву, и стрела не попадёт в цель.

В один из дней хан Тагорил пригласил к себе шамана. Спросил:

— Когда тепло придёт?

Шаман выслушал хана, вышел из юрты, нарубил в кустарнике веток, вернулся и разложил прутья вкруг очага. Сказал:

— Надо ждать сутки. Прутья пускай никто не трогает.

Поднял гибкий хлыстик, оглядел со всех сторон. Оборотил к хану обветренное лицо человека, который день за днём и год за годом живёт под открытым небом:

— Этот прутик знает о погоде больше, чем люди.

С тем и ушёл, сказав:

— Завтра приду.

Когда за шаманом опустился полог юрты, хан поднял прутик, повертел в пальцах. Прут был гибкий, живой, бугорками на нём проступали почки. Хан неопределённо пожал плечами.

— Ну, ну, — протянул, — подождём.

Шаман пришёл, как обещал, к вечеру следующего дня. Поднял полог, брякнули пришитые к низу его халата колокольцы. Шагнул к очагу, собрал разложенные подле огня прутья. По одному подносил к глазам. Разглядывал долго. Наконец сказал:

— Смотри, хан. — Показал Тагорилу лежащий на ладони прут. — Видишь верхнюю почку? Это ходовая почка. В ней сила кустарника. Она определяет рост.

Тагорил с Темучином склонились над прутом.

— Вчера, — сказал шаман, — вот этой полоски зелёной, — он прочертил по едва намеченному бугорку почки ногтем, — не было, а теперь есть. — И ещё раз переспросил: — Видишь? — Взглянул на Темучина: — А ты видишь?

— Да, да, — ответил Тагорил, и то же подтвердил Темучин.

— Это означает, — сказал шаман, — что куст готов зазеленеть. Холод держит, но силу он набрал. Я его положил у огня, он согрелся, и почка тронулась в рост.

Шаман выпрямился, сказал с уверенностью:

— Через три, крайне через пять дней придёт тепло, и погода установится ровная.

И Тагорил, да и Темучин шаману поверили. Не поверить было невозможно, такая убеждённость была в его лице и голосе.

Через три дня Темучин, проснувшись задолго до рассвета, услышал, как толкается в стену юрты сильный ветер. Темучин с осторожностью, чтобы не разбудить спящую подле него Борте, выпростал из-под одеяла руки и положил на тёплый, согретый телами мех. И не почувствовал холода. Ветер был южный, и юрта не выстудилась за ночь.

«Ах молодец, — подумал Темучин о шамане, — угадал точно. Молодец».

И, не медля, поднялся с тёплой постели.

С этой минуты курень закружило в круговерти сборов к походу.

Ныне, с рассветом, тумены вышли в степь.

Саврасый переступил литыми, крепкими копытами, изогнув шею, покосился большим глазом на хозяина, будто спрашивая: не пора ли в путь? Но рука Темучина спокойно удерживала поводья. Он крепко сидел в седле, лицо было неподвижно.

У подножия холма ряд за рядом проходили воины, и казалось, этому шествию нет конца. Темучин ныне вёл в поход не сотню, не две или три сотни всадников, но многие тысячи. Можно было думать, что это миг его торжества. Когда-то, едва объявившись в курене кереитов, он с ханом, вот так же стоя на холме перед проходящими воинами, мечтал о том, что, быть может, придёт время и он сам выведет в степь тумены. В ту минуту от одной этой мысли его облило горячей волной. Мечта сбылась. Сейчас ему могли позавидовать многие. Один взмах его руки, и тысячи всадников сорвутся с места в неудержимом беге, пойдут несокрушимой лавиной.

На небе не было ни облачка. Воздух был свеж и прозрачен. Зоркие глаза Темучина отчётливо различали лица воинов. Под солнцем посверкивали