За первой, как и следовало ожидать, легко пошла вторая. Первача Петр Федорович принес отменного. Таким бы самого дорогого гостя встречать. Получалось, что вот он и пожаловал.

– Что-то ты, председатель, мало пьешь, – заметил, опорожнив третью рюмку, оперуполномоченный. – Задумал что? А? Думаешь споить меня? От дела отвести? – И прищурился, как будто увидев вдруг прицел своего нагана, который ребристой затертой рукояткой с вороненым стальным колечком выглядывал из кобуры.

– Да что вы, товарищ Флягин, и в мыслях такого не держу. Дело есть дело. Каждый из нас делает свое дело. На благо советской родине. Для фронта стараемся. Все для фронта, все для победы. Солдат-то в окопе должен быть сыт, обут, одет.

– Это оно так, Кондратий Герсимович. Да только у меня по поводу работы вашего хозяйства в направлении обеспечения, так сказать, фронта иные данные.

Ладно, пусть выговорится. Тут перечить нельзя. Слушать, соглашаться и подливать в рюмку первача. Этот вроде и не такое свиное рыло, как господин Штрекенбах. Но пережили и того, и этого, даст Бог, он как-нибудь управит без особых осложнений. Так думал Петр Федорович, закусывая соленым грибком и не чувствуя ни вкуса груздя, ни хмеля самогонки.

– Как фамилия доярки? – спросил оперуполномоченный и по-хозяйски выбросил вперед ногу, скоблянул по полу каблуком с подковкой.

И только теперь Петр Федорович по-настоящему разглядел его сапоги. Высокие, на хорошей колодке, они плотно и фасонисто облегали ногу. Такими на складе не разживешься. Даже если там у тебя все начальство в кумовьях. Явный индпошив. И мастер, каких поискать. Такие берут за работу дорого. Только для состоятельных клиентов.

– Фамилия? – переспросил председатель.

– Да, как ее фамилия? В чьей группе падеж? Ты, кстати, выяснил все обстоятельства? Что это? Преступная халатность? Вредительство? Саботаж поставок? Все для фронта… – И оперуполномоченный вдруг в упор уставился на Петра Федоровича. – Для немцев, Петр Федорович, небось лучше тут старались?

– Мы скот угнали, – спокойно ответил председатель. – Немцам ничего не досталось. Мы директиву райкома и райисполкома исполнили в полном объеме, товарищ Флягин.

– Знаю я, знаю, как вы тут директивы исполняли.

– Исполняли честно, – стоял на своем Петр Федорович. – Когда полиция и жандармы прибыли реквизировать скот в пользу германской армии, мы, товарищ Флягин, воспрепятствовали этому с оружием в руках. И вам это хорошо известно.

Флягин вытянул и вторую ногу. Теперь оба его сапога сияли, как в витрине магазина. Магазин такой Петр Федорович видел однажды в Москве, на Остоженке. Эх, какой товар там был выставлен! Но и у Флягина сапоги не хуже. Оперуполномоченный усмехнулся.

– Странная у вас какая-то деревня. Мутный у вас народец проживает. Кого ни спросишь, ничего толком не добьешься. – Оперуполномоченный встал, допил свою рюмку и начал застегивать полушубок. – Пойдем-ка, председатель, на ферму. На месте все осмотрим. А дорогой доложишь, что удалось выяснить самому. – И вдруг спохватился: – Так как все же фамилия той доярки?

– Бороницына. Бороницына Зинаида Петровна. – И Петр Федорович побледнел.

– Дочь, что ли? Ну и ну! Как же ты это допустил, председатель? Ты ж ее под статью подводишь!

– Да погодите вы, товарищ Флягин. При чем тут статья? Бывает такое у телят. Кормов-то не хватает. Сеном кормим да соломой. Пшенички бы да ячменю на комбикорм. Да пойло чем-нибудь сдобрить, коровушке-то. Она бы тогда и растелилась лучше, и потомство дала здоровое. Корова – она ж, товарищ Флягин, как женщина…

– Ладно, председатель, прекрати свою агитацию. Пойдем, глянем.

Э, брат, да ты больше на другого похож, подумал Петр Федорович. Господин Штрекенбах просто презирал нас, как неполноценных. И, не имея на то приказа, зла не делал. А ты под кожу лезешь. Как Кузьма Новиков. Тот тоже начинал с выпивки. Петр Федорович вспомнил бывшего полицая, и ему показалось, что от одежды оперуполномоченного Флягина пахнет точно так же, как от черной форменной шинели Кузьмы Новикова.

Пошли на ферму.

Оперуполномоченный Флягин шагал впереди. Петр Федорович смотрел на его сутулую спину, захлестнутую крест-накрест ремнями, на стальное колечко рукоятки револьвера, и его начинало мутить от того неизвестного, что уже разверзалось, как непроходимое болото, впереди. Ладно бы, если под стебло поволокут его голову, председательскую. А если Зинаиду к ответу потянут…

Еще издали Петр Федорович увидел возле ворот сгрудившихся доярок. Среди них стояла и дочь. И он, догнав оперуполномоченного, сказал:

– Вы, товарищ Флягин, наше семейное положение знаете. Семеро по лавкам. В буквальном смысле. Пожалейте детей, товарищ Флягин. А дочкиной вины тут нет.

– Разберемся, – спокойным тоном отреагировал оперуполномоченный, и Петр Федорович сразу почувствовал, что у того во всей этой истории, закрутившейся вокруг него, председателя, Зинаиды и двух павших телят, есть какая-то мысль, какой-то интерес.

Что ж, подумал он, добра от этого прохвоста не жди, а торговаться надо. Вокруг чего ж он свой ус завивает? Вот что сперва надо вызнать. А там уже думать, куда дальше повести. Одни ушли, деревню спалили. Другие пришли. Эти хаты, конечно, палить не будут. Этим другое надобно.

Ухватки оперуполномоченного Флягина Петр Федорович уже знал. Полгода назад именно Флягин арестовывал его и возил в районную тюрьму. Неделю просидел тогда Петр Федорович на хлебе и воде. Флягин допрашивал и днем, и ночью. Приводил каких-то людей, работавших в полицейской управе кто конюхом, кто кем. «Знаешь его?» – спрашивал он приведенного из соседней камеры. «Знаю». – «Кто?» – «Петр Федорович Бороницын». – «Кем он был во время оккупации?» – «Старостой деревни Прудки». – «Что вам известно об участии старосты Бороницына в карательной акции полицейского отряда и немецкой полевой жандармерии против жителей деревни Прудки в феврале 1942 года?» – «Ничего. Знаю только, что староста увел народ в лес». – «Откуда вам это известно?» – «Так говорили в управе». Потом привезли в Прудки и начали проводить очные ставки с жителями. Первой оперуполномоченный Флягин вызвал директора школы. «Что вам известно об участии старосты деревни Прудки Бороницына Петра Федоровича в карательной акции против жителей вышеназванного населенного пункта зимой 1942 года?» – «Петр Федорович спасал деревню и нас от немцев и полицаев», – сказала Серафима Васильевна. «А я вас спрашиваю о другом, – нервничал оперуполномоченный. – Об участии вашего старосты в карательной акции. Каково было его участие?» – «Я и говорю, – стояла на своем Серафима Васильевна, – делил все горе вместе со всеми. Когда Курсант, командир партизанского отряда, организовал оборону Прудков, Петр Федорович стрелял по карателям из пулемета. Пулемет был установлен в нашей школе. В фундаменте дыра еще цела. Можете посмотреть. И гильзы там валяются». – «Вы, Серафима Васильевна, так уверенно говорите, будто сами вместе с вашим старостой в тот момент в карателей стреляли. Ленту пулеметную держали…» – «Я не держала. А вот муж мой держал. Рядом с председателем нашим был до последнего». – «Так вы подтверждаете участие вашего старосты в карательной акции немецкой полевой жандармерии и отряда полиции против жителей деревни Прудки в феврале 1942 года? Да или нет?» – «Товарищ Флягин, как я могу ответить на этот вопрос? Я уже сказала вам, что Петр Федорович Бороницын участвовал не в карательной акции против жителей, а в обороне жителей против карателей». – «Ах ты, хитрая баба! – кричал оперуполномоченный, потрясая своим наганом. – Все вы тут в Прудках такие! Друг за дружку! Круговая порука!» – «Я вам, товарищ Флягин, не баба, а директор школы. Прошу обращаться соответственно. У меня достаточно образования, чтобы понимать более вежливый язык и тон. К тому же я значительно старше вас. И мои двое сыновей на фронте. И муж тоже».