«Гравилет «Цесаревич» Вячеслава Рыбакова мы уже разбирали. Между тем первый роман В. Рыбакова «Очаг на башне» представляется нам практически безупречной НФ. «Биоспектралистика» — придуманная автором наука — скрепляет собой все произведение, превращая бытовую драму главного героя в высокую трагедию творца, столкнувшегося с безнравственным использованием своего творения. А теперь рассмотрим роман Евгения Лукина «Зона Справедливости». С одной стороны, существование некоего места, где бескомпромиссно осуществляется библейский принцип «око за око, зуб за зуб», — отличное фантдопущение. Можно даже обойтись без объяснения, каким образом такое место образовалось (хотя именно рациональное объяснение чуда является одним из немаловажных отличий ФД от литературного приема), но одно недопустимо в полноценном фантастическом произведении — недоговоренность! Зона Справедливости появилась, рассказывает нам автор, она функционирует таким-то образом, она способна расширять свои владения.

Прелестно! Теперь хотелось бы увидеть, что произойдет, когда Зона сия расширится до пределов государства, континента, планеты и далее, но тут автор «прекращает дозволенные речи», оставляя читателю возможность самостоятельно вообразить все последствия. Казалось бы, что в этом дурного? Перед нами классический открытый финал, которым столь мастерски пользовались еще Стругацкие. Однако проблема в том, что открытый финал — это только литературный прием, который без особого ущерба для произведения может быть заменен на финал «закрытый», где всем сестрам роздано по серьгам, тогда как ФД — это «несущий элемент конструкции» произведения, и если он имеет конструктивные недостатки, все произведение под угрозой.

Сказав «А», автор просто обязан сказать и «Б», иначе вместо финала мы имеем тонкий многозначительный намек на толстые обстоятельства. Ведь наверняка «Зона Справедливости» масштабов планеты — это не то же самое, что «Зона Справедливости» масштабов подворотни. И вводя столь могучий фактор, то есть практически доведенный до абсурда закон природы, автор в корне меняет не только социальную, но и всю реальность вообще. Увы, ничего этого мы в романе не обнаружим, потому что автор вводит не фантастическое, а уж скорее сатирическое допущение. Повторяем, ничего плохого в других видах допущений мы не видим, мы только не понимаем, при чем тут фантастика?

Таких примеров замены ФД на любое другое в произведениях-мимикрантах можно привести еще очень много. По всему этому видно, что мы имеем дело с некой разновидностью фантастической литературы, лишенной ФД. И такой фантастики у нас становится все больше и больше. Проблему эту можно было бы считать чисто академической, если бы в подобную фантастику играли только такие мастера художественного слова, как Быков, Толстая, Рыбаков, Лукин и Хуснутдинов. Увы, их пример стал наукой многочисленному бранчу так называемых МТА, следом за мастерами с легкостью отказывающихся от поиска свежих фантдопущений или хотя бы нетривиального конструирования системы из фантдопущений заимствованных. (Правда, нам неоднократно приходилось слышать, что молодым талантливым авторам старые писатели не указ, дескать, они такими стали сами по себе, но с этим нельзя согласиться хотя бы потому, что литературный процесс непрерывен и новые поколения писателей не возникают в вакууме, а растут на книгах предыдущих поколений). А это означает, что фактический отказ от ФД в пользу в лучшем случае другой разновидности допущения, а в худшем — затертого штампа превращает фантастику в массовое чтиво, лишенное видовых признаков и собственного уникального способа отражения действительности, или, как говаривали классики, — в розовую водичку для страдающих половым бессилием.

И следом — еще об одной специфической особенности фантастического текста. Многие упрекают фантастику в недостатке психологизма, отсутствии тщательно выписанных тонких душевных движений персонажей и пр. Зададимся вопросом: а на пользу ли это фантастике? И как соотносится с ФД?

Научно-фантастические тексты безусловно талантливого писателя Андрея Хуснутдинова переполнены психологизмом, тонкой прорисовкой этих самых душевных движений, причем прорисовкой мастерской. Речь идет не только об изданных «Данайцах»; с рядом текстов А. Хуснутдинова авторы статьи имели возможность ознакомиться в рукописях. Тут и углубленная рефлексия, и смещение восприятия, когда персонаж то ли бредит, то ли спит, — целая обойма литературных приемов. При том что ФД «Данайцев» — пилотируемый полет на Юпитер — оригинальностью не блещет. И что же? А то, что любители НФ не то что за научную, вообще за фантастику этот роман не признали! А любители мэйнстрима, соответственно, — в упор не заметили. Зато как только автор написал мистический триллер «Столовую Гору», не слишком отягощенный сложными личными взаимоотношениями персонажей, — и книга вышла на загляденье, и заметили ее все.

Нет, никто не говорит, что персонаж в фантастическом романе должен быть вырублен топором из бревна, недостоверен, поступки его ничем не мотивированы и прочее. Некий минимум должен быть соблюден. Но. В противостоянии «оригинальное ФД или страсти по Достоевскому» любитель фантастики, не колеблясь, выберет первое.

Из этого и исходите.

к вопросу о некоторых мировоззренческих аспектах фантастики

1

Феномен фантастики. Есть ли этот феномен? Или фантастика всего лишь одно из многочисленных литературных течений, которому, конечно, присущи свои специфические черты, но принципиально ничем не отличающееся от того же детектива, приключенческого романа или даже — психологического? Этот вопрос занимает нас — да и не только нас — давно.

Пора бы разобраться.

В нашей статье «О фантастическом допущении и прочих страшных вещах» мы рассмотрели проблему фантастического допущения как основного водораздела, отграничивающего фантастику от прочих литературных бранчей. Но это разграничение — по литературоведческому, «внешнему» признаку. Есть ли признаки «внутренние», онтологические, экзистенциальные? — вот о чем хочется поговорить. Но прежде необходимо восполнить пробел упомянутой статьи и дать определение собственно фантдопущения.

Итак, фантастическое допущение — специфическое неотъемлемое свойство фантастического произведения — сознательное и активное целеполагание писателя, выражающееся в формуле «что будет, если…» («что было бы, если…») и проявляющееся в искажении писателем картины существующей действительности, вне рамок которого невозможны ни реализация фабулы, ни построение сюжета, ни, чаще всего, сама проблематика конкретного произведения. В отличие от ФД, фантастический элемент, не содержащий активного целеполагания, как правило, может быть безболезненно изъят из текста или заменен на другой фантастический или даже — реалистический элемент.

А теперь можно с чистой совестью погрузиться в метафизику.

У фантастики есть странные «сопутствующие явления», напрочь отсутствующие у прочих жанров. К примеру — аномально высокий процент соавторств. Ведь писательство, как известно, дело одинокое, и соавторства в литературе — скорее исключения, нежели правила. А в фантастике чуть ли не наоборот. Романы пишут и творческие дуэты, и трио, и целые квинтеты.