Каламатиано к себе. Еще при первой встрече Рейли договорился с ним, что связь они будут держать через Бюро Ксенофона, у которого уже имелись свои агенты в Петрограде.

29 мая чекисты накрыли одну из конспиративных квартир контрреволюционеров в Малом Левшинском переулке. Было арестовано 13 человек. Тогда еще никто не знал, что опергруппа взяла участников самой крупной антисоветской организации. Через два часа допросов в руках Дзержинского и Петерса имелось более шестидесяти адресов. К утру 30 мая было арестовано около 100 заговорщиков. Все они принадлежали к военной организации Савинкова «Союз защиты родины и свободы».

Каламатиано узнал об этом 31 мая от Фрайда. К тому времени чекисты уже знали не только о казанской военной организации, но и о других, расположенных в 22 российских городах. Лишь в одной Казани было законспирировано 500 членов «Союза». Перед отъездом в Петроград Рейли рассказал Ксе-нофону о его существовании. Многие из заговорщиков служили в разных частях Московского военного округа и гарантировали, что смогут поднять несколько полков против большевиков и нейтрализовать остальные, если переворот удастся. Может быть, Сид узнал о будущих арестах и помчался в северную столицу, чтобы предупредить членов петроградского «Союза»? Скорее всего, так оно и получилось. Только как он сумел узнать об этом заранее? Через Петерса?

— Мы все должны сделать до 4 июля, на этот день у Ленина назначено открытие пятого Всероссийского съезда Советов, а мы откроем свой, гражданский, Учредительный! — улыбнувшись, сказал на прощание Рейли. — И преподнесем подарок Якову Михайловичу Свердлову, у него день рожденья 4 июля.

Но теперь до 4 июля они вряд ли успеют. Успеть бы к концу лета.

Ксенофон Дмитриевич и до арестов членов са-винковского «Союза» знал, что нереально за такой короткий срок подготовить переворот, и даже попросил Сида об этих сроках больше никому не говорить.

У них пока не было ни денег, ни выхода на латышский кремлевский полк, который хотел подкупить Рейли, ни четкого плана действий.

Локкарт вернулся из Вологды окрыленный и совершенно переменившийся. Он уже больше не говорил ни о каком поиске компромиссов с большевиками, ни о попытках договориться с ними относительно открытия Восточного фронта. Он стоял за идею решительной интервенции и немедленного свержения большевистской верхушки.

Мура, впервые услышав от него столь воинственные заявления, пришла в замешательство.

— Об этом уже решено в кабинете Ллойд-Джорджа? — удивленно спросила она, когда Локкарт и Каламатиано после короткого разговора в кабинете сели вместе с ней и Хиксом за обеденный стол.

— Европа пока воюет, и ей не до этих вопросов, но мы с Нулансом и Френсисом твердо решили, что другого пути у нас нет, — приступая к еде, заявил Локкарт. — Время дипломатических переговоров закончилось, надо это ясно себе уяснить. Ленину уже не разорвать русско-немецкий союз, а Германия для нас военный противник, враг, и все, кто выступает сегодня на ее стороне, такие же враги. Моя совесть в этом отношении чиста. Я сделал все, чтобы не доводить ситуацию до открытого столкновения и помирить большевиков со старыми союзниками. Но они сами этого не захотели. Кроме того, гражданская война уже началась. Идут тяжелые бои на Волге между Деникиным и войсками Троцкого. Чехи захватили Челябинск и ряд городов на Волге. Комитет в поддержку Учредительного собрания, созданный правыми эсерами в Самаре, организовал собственную армию в тридцать тысяч штыков. В Оренбурге власть взял атаман Дутов, и всем нам пора выбирать, с кем мы и по какую сторону. А здесь иного выбора нет. Большевики уничтожают Россию, и если мне и Ксенофону что-то дорого еще в этой стране, мы обязаны это спасти от варварского уничтожения. Я думаю, как и тебе, Мура.

Хикс почему-то кисло улыбнулся и с любопытством посмотрел на Марию Игнатьевну.

— Я что-то не так сказал? — заметив эту улыбку, удивился Локкарт.

— Мы с Марией Игнатьевной как раз совсем недавно говорили на эту тему, — пояснил Хикс.

— И о чем же вы говорили, если не секрет?

Хикс молчал, ожидая, что Мура сама ответит на этот вопрос. Но и Мария Игнатьевна молчала.

— Это что, большая тайна? — не понял Роберт.

— Мы, по-моему, уже достаточно обсуждали эту проблему, — наконец произнесла Мура. — Я не вижу смысла затевать новую дискуссию.

— Я помню наш разговор. — Роберт улыбнулся, давая понять, что настроен миролюбиво. — Мы говорили, что время династии Романовых прошло, что Временное правительство также доказало свою неспособность управлять страной и надо спокойно посмотреть, как большевики поведут российский корабль в этом море смуты. Если хватит у них силы и решимости восстановить порядок и создать лучшие предпосылки для развития этого многонационального государства, то честь им и хвала. Так, по-моему?

— Примерно так, — согласилась Мура. — Но еще года не прошло, как переменилась власть, а мы уже кричим: все, давайте их прогонять, они нам не нравятся. Я помню твои слова, Роберт: любая власть плоха и любая хороша, но глуп тот, кто пытается подогнать ее под себя. Большевики вышли из войны и правильно сделали. Они пытаются дать равные права всем сословиям. Что в этом плохого? Они борются с врагами. Это естественно для любой власти. Да, они заключили союз с Германией. Но они не участвуют в войне на стороне Германии, против Англии и Франции, они только не хотят воевать. Это их право. Они готовы заключить мир со всеми странами. Ведь ничего не изменилось, Бобби! Но почему-то именно теперь, когда против них ополчились все, ты вдруг решил примкнуть к их врагам, когда Ленин и его соратники нуждаются в помощи! Ты же сам, Роберт, приходил после встреч с Лениным, Троцким, Чичериным и восторженно говорил об этих людях, об их уме, образованности, масштабе мышления. Что изменилось за это время с Лениным и Троцким? Ничего! Но приехал господин Рейли и все взбаламутил. Он решил, что надо эту власть уничтожить. И ты, Роберт, имея свою точку зрения, мгновенно переменил ее в угоду Рейли. Да кто он такой?! Ничтожный еврей-полячишка, торгующий своими убеждениями, альфонс и гнусный развратник, хамелеон, авантюрист, хам, нарцисс, иуда!.. — Мура даже побагровела от этого внезапно охватившего ее приступа ненависти. — Я прошу прощения, Ксенофон Дмитриевич, за эти слова, сказанные в вашем присутствии, возможно, они вам неприятны, но я, уважая вас, никак не могу уважать вашего друга, если он таковым для вас является. Я слишком хорошо его знаю и имею право на такое мнение.

Роберт, не доев фасолевого супа, вытер губы салфеткой и отодвинул тарелку. Он никак не ожидал от Муры столь резкой отповеди. Обычно она не вмешивалась в его