этом и не знал. Зато в течение нескольких месяцев клерки и продавцы представляли его прочим клиентам только так:

— А это наш мистер Гарп, тот самый! Это он поймал в парке насильника!

— Какого насильника?

— Ну, того, в парке! Парня с усами. Которые он потом сбрил. Он все маленькими девочками интересовался.

— Девочками?

— Ну да! А вот мистер Гарп — тот самый человек, который его поймал.

— Ну, вообще-то, — не выдерживал Гарп, — поймал его конный полицейский.

— И вышиб ему все зубы! В глотку их ему вогнал! — шумно и радостно подхватывали все: аптекарь, кассир и продавцы, что случались рядом.

— Так что это в основном заслуга лошади, — скромно признавал Гарп.

И тут кто-нибудь непременно спрашивал:

— А чем вы занимаетесь, мистер Гарп?

Тишина, которая обычно следовала за этим вопросом, была особенно болезненной для Гарпа, который стоял и думал, что, может, лучше сказать, что он бегает — и тем зарабатывает на жизнь. Бегает по паркам и ловит насильников — профессия у него такая. Прячется, например, за телефонными будками — поджидая, когда случится какая-нибудь беда. Любое подобное объяснение будет иметь для них больше смысла, чем то, что он делает в действительности.

— Я пишу, — в конце концов признавался Гарп. Разочарование — даже подозрительность — появлялось на всех лицах, только что выражавших любовь и восхищение.

А тогда, в аптеке — еще ухудшив положение, — Гарп выронил пакет с презервативами.

— Ага! — вскричал тот старикан. — Вы только посмотрите! Чем это он намерен заняться, имея такие вещи в кармане?

Гарпу стало интересно, каковы будут предположения относительно возможностей использования купленного им товара.

— Говорю вам, это извращенец, сорвавшийся с цепи! — заверил старик аптекаря. — Высматривает невинных девочек, чтобы изнасиловать их и сбежать!

Злопыхательство старого идиота было настолько раздражающим, что у Гарпа не возникло ни малейшего желания вмешаться и разрешить возникшее недоразумение; на самом деле он даже развлекался, вспоминая, как тогда в парке стащил штаны с этого старого петуха, и сейчас ничуть не жалел о своей случайной ошибке.

Лишь некоторое время спустя Гарп осознал, что старый джентльмен не одинок в своем фарисействе. Как-то раз Гарп взял с собой Дункана на юношеские соревнования по баскетболу и был глубоко потрясен и оскорблен, увидев, что контролер, проверявший билеты, не кто иной, как тот самый насильник, который надругался над беззащитной девочкой в городском парке.

— Тебя что, выпустили? — спросил потрясенный Гарп. Извращенец открыто улыбнулся Дункану.

— Один взрослый, один детский, — сказал он, отрывая корешки у билетов.

— И как только ты сумел освободиться? — вырвалось у Гарпа; он чувствовал, что его трясет от ярости.

— Никто ничего не доказал, — высокомерно заявил парень. — Эта глупая девчонка даже говорить не пожелала.

Гарп снова подумал об Эллен Джеймс, которой в одиннадцать лет отрезали язык

Он вдруг почувствовал даже некоторую симпатию к тому безумному старикану, которому так бесцеремонно спустил тогда штаны. Его словно придавило к земле чудовищным ощущением тяжкой несправедливости; и он вполне мог в этот момент представить себе, как некая женщина в крайнем отчаянии сама отрезает себе язык. Он отчетливо сознавал, что ему хочется сделать этому типу больно — очень больно! — прямо на глазах у Дункана. Он мечтал искалечить его — в порядке морального урока.

Но вокруг была толпа, жаждавшая билетов на баскетбольный матч; Гарп всех задерживал.

— Ты проходи, проходи, волосатик, — сказал парень Гарпу. В выражении его глаз Гарп, казалось, увидел всю злобу мира. Над верхней губой парня было неопровержимое доказательство того, что он снова отращивает усы.

Через много лет Гарп случайно в другом городе встретил ту девочку — уже почти взрослую девушку — и узнал ее только потому, что она узнала его первой. Он выходил из кинотеатра после сеанса, а она стояла в очереди за билетами. И не одна, с друзьями.

— Привет, ну как ты? — спросил Гарп. Он порадовался, что у нее есть друзья. Для Гарпа это означало, что она — нормальная девушка, что с ней все в порядке.

— Это хороший фильм? — спросила она.

— Ух, как ты выросла! — воскликнул Гарп; девочка вспыхнула, и Гарп понял, что сморозил глупость. — То есть я хотел сказать, что времени очень много прошло… а те времена очень даже стоит забыть навсегда! — искренне прибавил он.

Ее друзья уже входили в кинотеатр, и девочка быстро взглянула им вслед, чтобы убедиться, что она действительно осталась с Гарпом наедине.

— А я в этом году уже школу кончаю! — сказала она.

— Неужели выпускной класс? — громко удивился Гарп. Неужели это было так давно.

— Ой, нет, среднюю ступень! — Девочка нервно хихикнула.

— Все равно замечательно! — сказал Гарп. И, сам не зная почему, вдруг прибавил: — Я постараюсь прийти к вам на праздник.

Но девочка вдруг померкла.

— Нет, пожалуйста! — умоляющим тоном попросила она. — Пожалуйста, не приходите, хорошо?

— Хорошо, не приду, — быстро согласился Гарп. После этой встречи он еще несколько раз видел ее, но она больше к нему не подходила — не узнавала, потому что он сбрил бороду.

— Почему бы тебе снова бороду не отрастить? — иногда спрашивала его Хелен. — Или усы?

Но стоило Гарпу в очередной раз встретить ту девочку и благополучно пройти мимо неузнанным, и он убеждался, что лучше ему оставаться чисто выбритым.

«Мне иногда становится не по себе, — писал позднее Гарп, — что в своей жизни я соприкасался с таким количеством случаев насилия». Очевидно, он имел в виду и ту десятилетнюю девочку в городском парке, и одиннадцатилетнюю Эллен Джеймс, и ужасное общество ее имени — окружавших его мать джеймсианок, искалеченных собственными руками женщин с их символом — немотой. И в итоге он написал роман, который в известной степени стал «продуктом повседневного спроса» и действительно в значительной степени был посвящен насилию. Возможно, особая оскорбительность насилия как преступления заключалась для Гарпа в том, что оно вызывало у него отвращение к самому себе — к собственным мужским инстинктам, в иных случаях вполне естественным. Он никогда не испытывал желания кого-либо изнасиловать; но преступление насильника, как казалось Гарпу, заставляет многих мужчин чувствовать себя виноватыми по ассоциации.

Впрочем, у Гарпа была и еще одна, личная причина считать себя причастным к насилию: он винил себя в соблазнении Птенчика. Хотя вряд ли это можно назвать насилием. Впрочем, поступок был вполне преднамеренный. Он даже заранее запасся презервативами, точно зная, для чего их использует. Ведь худшие из преступлений как раз преднамеренны? Здесь ведь и речи не было о внезапно возникшей страсти к приходящей няне; нет, Гарп четко планировал свои действия и готовился к той минуте,