— Да-да! — нервно произнес он, отступая на шаг. — Я, конечно, ни в коем случае не предполагаю, что это пре… преп… препятствие. Вот если бы он лишился детородного члена, это совсем другое дело! Но ведь он не лишился, правда? — Похоже, такая возможность чрезвычайно встревожила святого отца. — Потому что ежели с ним приключилась подобная беда, то все. Не могу я вас поженить. Не положено.

Лицо Марсали, и без того казавшееся в свете факелов красным, в этот миг напомнило мне лицо ее матушки, когда та обнаружила меня в Лаллиброхе. Плечи Фергюса задрожали, не знаю уж, от ярости или от смеха.

Джейми подавил назревавшую вспышку, решительно шагнув к участникам церемонии и положив одну руку на плечо Фергюса, а другую — на плечо Марсали.

— Этот мужчина, — кивнул он на Фергюса, — и эта женщина хотят пожениться. Обвенчайте их, святой отец. Сейчас же. Уж пожалуйста, — веско добавил он, отступил на шаг и восстановил порядок среди не в меру развеселившейся аудитории, бросая вокруг строгие взгляды.

— Спокойствие, только спокойствие, — возгласил отец Фогден, слегка покачиваясь. — Сейчас все сделаем как надо.

Последовала долгая пауза: священник молча воззрился на Марсали.

— Имя, — неожиданно вспомнил он. — Да, мне нужно знать имя. Никто не может жениться без имени, так же как и без того, что находится между ног. Чтоб вы знали, без этой штуковины…

— Марсали Джейн Маккимми Джойс! — громко произнесла Марсали, прервав его разглагольствования.

— Да-да, — поспешно подхватил священник. — Ну конечно. Марсали. Мар-са-ли. Итак, Марсали, согласна ли ты взять этого мужчину, хотя у него не хватает руки, а может, и чего-то еще, чего мы не видим, в качестве мужа, чтобы любить и почитать его с этого дня и впредь…

Тут он сбился: его внимание отвлекла вышедшая на свет, усердно жевавшая свою жвачку овца.

— Да.

Отец Фогден заморгал, возвращаясь к происходящему. Он предпринял безуспешную попытку сдержать очередной позыв рыгнуть и перевел взгляд своих голубых глаз на Фергюса.

— У вас тоже есть имя и все, что надо?

— Да, — кратко ответил Фергюс, предпочитая не вдаваться в подробности. — Меня зовут Фергюс.

При этих словах священник слегка нахмурился.

— Фергюс? Фергюс, Фергюс… Ладно, годится. И это все? Так не бывает. Должна быть фамилия.

— Фергюс! — повторил француз натянуто, поскольку это было его единственное имя, не считая имени Клодель, как его называли когда-то на родине.

Фергюсом Джейми назвал его в Париже двадцать лет назад, и до сих пор этого хватало. Но ведь и верно — у выросшего в борделе бастарда не было фамильного имени, которое смогла бы носить его жена.

— Фрэзер, — прозвучал за моей спиной низкий голос.

Фергюс и Марсали удивленно обернулись, и Джейми кивнул, а встретившись глазами с Фергюсом, улыбнулся.

— Фергюс Клодель Фрэзер, — четко, с расстановкой произнес он и, взглянув на Фергюса, поднял бровь.

Сам Фергюс выглядел ошеломленным: челюсть отвисла, глаза расширились и в тусклом свете сделались похожими на плошки. Затем он медленно кивнул, и лицо его зарделось.

— Фрэзер, — сказал он священнику. — Фергюс Клодель Фрэзер.

Отец Фогден откинул назад голову, обозревая небо, по которому плыл над деревьями светлый полумесяц, лелея в своей чаше черный шар луны, после чего с мечтательным видом снова воззрился на Фергюса.

— Ну вот и хорошо, — пробормотал он. — Теперь все в порядке.

Легкий тычок под ребра со стороны Мейтленда вернул его к действительности, заставив вспомнить о текущих обязанностях.

— О! Хм. Да. Муж и жена. Да, провозглашаю вас мужем и… Тьфу, неправильно, вы ведь не сказали, что согласны взять ее в жены, и кольцо бы надо надеть. У нее-то две руки, — услужливо подсказал он.

— Да, согласен, — произнес Фергюс.

До сего момента он держал Марсали за руку, но сейчас выпустил ее, поспешно полез в карман и выудил оттуда маленькое золотое колечко. Я сообразила, что он, должно быть, купил его еще в Шотландии и хранил до сих пор, потому что не хотел устраивать официальную церемонию, не получив благословения. Не от священника — от Джейми.

Когда он надевал колечко на палец невесты, на берегу царило молчание: все взоры были прикованы к маленькому золотому ободку и двум склонившимся одна к другой головам, светлой и темной.

Итак, она сделала это. Пятнадцатилетняя девчонка, вооруженная одним лишь упорством, добилась своего. «Я хочу его», — сказала она. И продолжала твердить это, несмотря на возражения матери, доводы Джейми, сомнения Фергюса и свои собственные страхи; вопреки тоске по оставшемуся в трех тысячах милях позади дому, лишениям, океанским штормам и кораблекрушению.

Она подняла сияющее лицо и встретила такое же сияние в глазах Фергюса. Глядя на них, я почувствовала, как невольно подступившие слезы затуманивают взор.

«Я хочу его».

Во время нашей свадьбы я о Джейми этого не говорила.

Я не хотела его тогда.

Но с того времени мне довелось сказать это трижды: два раза в момент выбора на Крэг-на-Дуне и один раз в Лаллиброхе.

«Я хочу его».

Я хотела, чтобы он был со мной, и ничто не могло встать между нами.

Джейми выразительно посмотрел на меня темно-голубыми, нежными, как море на заре, глазами.

— О чем думаешь, mo chridhe? — ласково спросил он.

Я сморгнула с ресниц слезы и улыбнулась ему, чувствуя его большие, теплые руки.

— Что то, что сказано мной трижды, есть правда, — ответила я и, поднявшись на цыпочки, поцеловала его под продолжавшееся матросское ликование.

В свежем виде гуано летучих мышей представляет собой зеленовато-черную вязкую и склизкую субстанцию, а в высушенном — светло-коричневый порошок. И в том и в другом виде оно испускает едкий, заставляющий слезиться глаза запах мускуса, нашатыря и гнили.

— Сколько, ты говоришь, этой благодати берем мы на борт? — осведомилась я сквозь ткань, которой прикрывала нижнюю часть лица.

— Десять тонн, — ответил Джейми, чей голос прозвучал приглушенно по той же самой причине.

Мы стояли на верхней палубе, глядя, как рабы закатывали тачки с вонючим грузом на борт, после чего их содержимое отправлялось через открытый люк в кормовой трюм.

Тончайшие пылинки сухого гуано, разлетаясь над тачками, наполняли воздух вокруг нас обманчиво прелестным золотистым туманом, поблескивая и мерцая в лучах вечернего солнца. Тела людей, занимавшихся погрузкой, тоже были покрыты сплошным слоем этой пыли. Пот, струившийся по их обнаженным торсам, и слезы, беспрерывно лившиеся из раздраженных едкой взвесью глаз, проделывали в налипшей на щеки, грудь, бока и спину пыли темные бороздки, поэтому люди были разукрашены черными и золотыми полосами, словно какие-то экзотические зебры.