Но нет. Подруга, подумав, не стала выплескивать все это наружу и просто вновь тяжело опустилась на стул.

– Мне конец, – глухо сказала она.

Меня так и подмывало снова начать возражать, успокаивать, предлагать варианты – развести, в общем, бурную деятельность, направленную на то, чтобы как можно скорее нивелировать последствия катастрофы.

Но я вдруг вспомнила – слегка запоздало, признаем, – одно правило, которое мне не очень-то дается по жизни. Оно гласит: когда тебе плохо, важно, чтобы сначала кто-то просто разделил с тобой твои эмоции. Не пытался сразу же вытащить тебя на солнечный свет, отряхнуть и пнуть в сторону новых успехов, а спустился к тебе и вместе с тобой погрустил во тьме. Позлился. Поплакал. Повспоминал.

Именно это называется поддержкой.

Так что, заткнув свою жажду Немедленного Урегулирования обратно, я просто села рядом с Кадией и обняла ее.

Мне кажется, что я все продолбала. Мне плохо.

Я понимаю. Не бойся. Я с тобой.

Уже когда Кадия успокоилась, я покачала головой:

– Это точно не конец. Скорее – поворотный момент. Конфликт. Кризис. Что угодно – но только не конец, поверь уж моим познаниям в драматургии.

– Тогда, по законам жанра, дальше должно стать лучше. Ну, при условии, что я главная героиня. И все это – не трагическая пьеса, – усмехнулась подруга.

– Еще чего! Никаких трагедий. А главные герои мы все – в своих жизнях – как же иначе? В общем, держи чай. Заткни одну ноздрю, а через вторую сделай сто вдохов-выдохов. Когда закончишь – будем обсуждать твой сюжет.

– Зачем затыкать ноздрю?

– Помогает снять стресс. Серьезно.

Пока Кадия послушно дышала, я отправила филина к Полыни: рассказала ему, что и как, и передала «приглашение» на работу от Селии.

«Отлично, тогда встретимся уже в полдень, – прилетел от него ответ. – Но если я узнаю, что этой ночью мой город разгромило нечто синеглазое и обладающее удивительной силой, хохочущее и однозначно чокнутое, хлещущее пузырек за пузырьком и щерящееся окровавленными зубами, я сразу пойму, кого утром тащить в тюрьму. Хороших снов, малек».

Улыбка расползлась у меня до ушей.

«Хороших снов, Полынь».

Булькал чайник с отваром из васильков, наполнялись и пустели чашки. Тихо тикали часы в коридоре; будто песня, лилась по небу весенняя луна. Мы с Кадией говорили, и разговор постепенно смягчался. Боль, замаскированная под гнев, уходила на кошачьих лапках, высоко и гордо задрав хвост, иногда разворачиваясь с неприятным пронзительным мявом, но в целом уже согласившись погулять где-то в других местах…

Надеюсь, не где-то там, где вдохновленный Мелисандр Кес ищет информацию о колдуне-альбиносе.

И не там, где Лиссай, сидя в белых покоях, обдумывает план захвата иных миров.

И не там, где Дахху, склонившись над пергаментами, пытается состыковать нестыкуемое в биографии госпожи Марцелы.

И точно не там, где Полынь напряженно смотрит на дверь, ведущую в покои лесной королевы. Вдруг, как в книге ужасов, повернется золоченая ручка?..

А после кухонных посиделок Кадия с такой беспечной уверенностью пошла в мою комнату, что я решила: ну ладно! И сама опять безропотно отправилась спать в библиотеку на второй этаж. Вернется Мелисандр – нам явно надо будет что-то придумывать! Жребий? Розыгрыш постелей в карты? Занимание кроватей наперегонки?..

Разберемся!

Спокойной ночи.

Утро мое началось с Полыни.

А точнее – с еще одной ташени от Ловчего, стремительно влетевшей в окно ванной комнаты, где я распевала песни, отплясывая под душем. Птица так самоотверженно бросилась под шальные струи воды, что я еле успела поймать ее, пока записку не прибило к полу. До полудня еще было время, поэтому я испугалась: неужели кто-то и впрямь учинил в Шолохе беспредел, заставив Внемлющего подумать на меня?..

Но записка лишь гласила:

«Тинави, приезжай во дворец так быстро, как сможешь. А лучше даже Прыгни. Кое-что произошло»

От текста так и шпарило обжигающим напряжением.

* * *

Полынь ждал меня у дворцового пруда.

Ловчий стоял на мостках и кормил желтобрюхих карпов. Рыбы неловко сталкивались боками, как будто все еще подмороженные после зимы. Представляю их чувства! Полтора месяца – зима у нас короткая – они торчали подо льдом, не видя ни света, ни звезд через толщу белесых кристаллов; никакой тебе нормальной еды, скучно, тоскливо; все сбились в пугливую группу на дне и напряженно ждут… Потом, ура, потолок начал таять, скалываться толстыми пластами (весна в Шолох приходит гамбитом: за неделю совершает победный рывок в двадцать градусов, расплачиваясь кем? Правильно, горожанами с мигренью).

И вот уже карпы высылают разведчика – что там, на планете постапокалипсиса? – потом подтягиваются сами, заслышав восхищенное «буль-буль». И оказывается, что мир вовне – странное дело! – такой же, как был до Ледовой Вечности.

Те же ивы зеленятся, пританцовывая на берегу; те же белые башни посверкивают в лучах солнца, тянутся к облакам; тот же лохматый, увешанный браслетами и бусами мужчина смотрит на рыб с усмешкой и, приложив палец к губам – это будет наш секрет, – скармливает им превосходнейший лавандовый эклер.

Главарь карпов крутит блескучим хвостом и оборачивается к стае:

– Кажется, в их мире не случилось ничего серьезного. Кажется, они не пережили того, что пережили мы. Мы должны поведать им о Ледовой Вечности. Отец моего отца говорил, что это не впервые. Давайте предупредим их. Но сначала покушаем.

И карпы, чавкая, едят эклер…

И когда по воде бежит круг от последней сахарной фиалки и Полынь отворачивается, отряхивая руки от крошек, жители пруда беззвучно распахивают рты ему вслед:

– Эй! Погоди! Мы хотим предупредить тебя, человече! Холод придет в твой дом!

Но Полынь уже не видит… Он смотрит на меня, на свои часы и снова на меня, а потом одобрительно кивает, звеня колокольчиками.

– Привет, малек! Отлично, я успею Показать тебе все воочию. Дуй за мной.

– А что случилось-то? Это связано с Вирами?

– Нет. Просто очередная – и на удивление неожиданная – неприятность в нашу весеннюю коллекцию. Судьба не сбавляет оборотов, да? Интересничает, кокетка! В общем, нам надо срочно помочь одному человеку.

И мы – заинтригованная я и деловой он – несемся ко дворцу.