— «Скорую». У ребенка припадок. Да. Искусственное дыхание, да, и…

— Посади ее, — говорю я физику. Тот сгребает ее в охапку и поднимает, прижав к груди, так что она полусидит у него на руках. Увидев, что он пошатнулся, Кристин отпрыгивает с его дороги, но он восстанавливает равно равновесие. Я думала, самое страшное в моей жизни уже случилось. Кто же мог знать, что меня ждет такое?

— Что теперь? — шепчет Кристин.

— Гляди, — говорю я.

И — с размаху бью Бетани по спине. Никакой реакции.

— Габриэль, — тихо произносит Фрейзер Мелвиль и перехватывает мою руку, занесенную для нового удара. — Габриэль, разве ты не видишь? Поздно.

— Ее уже нет, — вторит ему Кристин с искаженным лицом. — Умерла.

Из груди исландки вырывается глухое рыдание. Хэриш Модак сидит неподвижно, как мумия.

— Нет! — Я выдергиваю руку и снова колочу ее по спине. — Давай, Бетани, возвращайся! Сейчас же! — Как будто от криков и ругани кто-то оживал. — Очнись, тебе говорят!

Нед, который что-то жарко втолковывал своему собеседнику, внезапно умолкает. Его взгляд прикован ко мне. Нет. Не ко мне. К Бетани. Я ее лица не вижу. Зато он — видит.

— Простите. Ложная тревога, — тихо произносит он и вешает трубку.

С моих губ срывается стон. И вдруг я замечаю, что губы Неда растягиваются в ошарашенной, ликующей улыбке. Перевожу взгляд на Хэриша Модака — выражение морщинистого лица точь-в-точь повторяет эмоции австралийца. Серо-зеленые глаза Кристин округляются, потом сужаются — от улыбки не удерживается и она. Они все спятили. И тут я слышу голос Хэриша Модака — будто скрип колеса.

— Ну что, мисс Бетани Кролл, — негромко произносит он. — Вот мы с вами и встретились.

Следующий звук — кашель Бетани — заставляет мое сердце забиться, словно вытащенная из воды рыба.

Фрейзер Мелвиль быстро опускает девочку на кушетку, и вслед за Недом, Хэришем Модаком и Кристин мы видим: ее глаза открыты и часто моргают. Жива. В груди у нее что-то хрипит, она с трудом втягивает в себя воздух и снова закашливается. На пол шлепается огромный сгусток крови, похожий на красную хризантему.

Из моих глаз брызжут слезы. Деревянной походкой, как будто каждый шаг причиняет ему мучения, Хэриш Модак приближается ко мне. Я на грани истерики. Каждый трудный вдох отдается болью. Боковым зрением я вижу, как дрожит Бетани.

— Все позади, мисс Фокс, — произносит Хэриш Модак. — Можно расслабиться.

Голос у него хрипловатый, индийский акцент заметнее, чем я ожидала. Он стар, немощен. Возможно, еще и очень болен. И, несмотря на его циничные взгляды на роль гомо сапиенс в экосистеме, он добрый человек. Это видно хотя бы по тому, как мягко он касается моего плеча.

— Давайте-ка смоем с вас кровь, — продолжает он. — Я не знаю, чему стал свидетелем в этой комнате, и знать не хочу. Юная мисс вне опасности. Так что, если вы не против, мисс Фокс, я тут привез кое-какую провизию и пару бутылок горячительного. Может быть, это поможет вам воспрянуть духом. — Фрейзер Мелвиль направляется к нам, решив, очевидно, присоединиться, но Хэриш Модак вскидывает руку. — Мы с мисс Фокс сами о себе позаботимся. Лучше займитесь, дружок, нашей пациенткой, а потом мы все соберемся вместе.

Со старомодной торжественностью, будто слуга у трона монарха, он огибает мое кресло, разворачивает его на сто восемьдесят градусов и увозит меня из комнаты.

Потягивая вторую порцию виски, я наблюдаю за тем, как Хэриш Модак обустраивается в гостиной — извлекает из портфеля верблюжьей кожи разнообразные свертки и, сняв обертку, раскладывает содержимое на журнальном столике. Я только что вернулась из ванной, где, оставшись наедине с собой, дала волю слезам — столь мучительно я не рыдала с тех пор, как потеряла Макса. Возбуждение понемногу проходит, и только ноги покалывает так, словно в них поселилась стайка электрических скатов, — издевательское напоминание о том, что, хотя служить мне они упорно отказываются, мои нижние конечности каким-то образом научились улавливать сигналы душевных бурь и устраивать свои, параллельные бесчинства.

— Готово, — объявляет Хэриш Модак и делает приглашающий жест. — Помощь жертвам стихийных бедствий.

Обвожу взглядом разложенные на столе яства — ароматные французские сыры, брикетик фуа-гра, крошечные самосы, коробка бельгийского шоколада, плитки швейцарского «Линдта», личи, турецкий рахат-лукум — и понимаю, что поторопилась, причислив Модака к аскетам.

— Не вздумайте отказываться — обижусь.

— Тогда я возьму вот это, — говорю я и беру из коробки шоколадно-кофейный трюфель. — И еще один.

Оказывается, я умираю с голоду. Хорошая порция сладкого — то, что доктор прописал.

— Как ваше самочувствие?

Слышал, как я рыдала в ванной? И если да, насколько это страшно?

— Знаете, такие вопросы я привыкла задавать людям сама. Такая у меня работа. Вернее, была — до недавних пор. Это вас мне хочется спросить о самочувствии. Как не дает забыть Бетани, это мой профессиональный рефлекс. Мой способ узнавать людей поближе. Других я не знаю.

— Что ж, справедливое замечание, — говорит он с ответной улыбкой. Шоколад начинает действовать — обволакивает и согревает меня изнутри. — «Справедливое замечание». Люблю это выражение, а вы? Очень уж оно британское. «Честная игра» во всем.

— Ну и как же вы себя чувствуете?

В данный момент? — спрашивает он. Киваю. Поза бавленный вопросом, он слегка хмурит лоб в раздумье. — Если речь идет о теперешней ситуации, я бы сказал, что одновременно встревожен и изумлен. Но к выводам еще не готов.

— А в общем контексте?

— Ага. Вопрос по существу. Вас интересует, какие чувства я испытываю к окружающему миру?

— В данных обстоятельствах я не вижу темы важнее.

— Опять-таки — тревога пополам с изумлением. Правда, в то же время я чувствую себя обманутым. Жаль, что нельзя заглянуть на пятьдесят лет вперед, — говорит он, усаживаясь в кресло с прямой спинкой. Двигается он с осторожностью человека, страдающего хроническим ревматизмом. — Больше всего на свете мне хотелось бы увидеть будущее. Узнать, по какому пути пойдет развитие жизни на Земле.

— В устах главного защитника теории, согласно которой никакого развития не будет, такое заявление звучит довольно странно, — роняю я и отпиваю глоточек виски, чувствуя, как под ребрами разливается блаженное тепло.

— По всей вероятности, так и случится — для гомо сапиенс как вида. Потеря человечеством биологического лидерства станет началом новой эры в истории миллионов других живых организмов. Вот они-то меня и интересуют.

Если таково его представление о светской беседе с дамой, то о чем же он говорит с серьезными собеседниками? Сунув руку в нагрудный карман, Хэриш Модак достает карманный ножик с рукояткой из рога, раскрывает его и отрезает себе скромный ломтик пиренейского козьего сыра.