Дети Якова Брюса от Маргариты фон Мантейфель умерли в младшем подростковом возрасте. Могила Якова Брюса в Немецкой слободе, в лютеранской церкви Святого Михаила, потеряна. Брюс разделил судьбу русского дворянства, с маниакальным упорством истребляемого большевиками — даже в могилах.

Более поздние российские Брюсы происходят от младшего брата Якова, Роберта Вилимовича Брюса. У Роберта Брюса, ставшего в русской службе Романом Вилимовичем, был сын Александр, родной племянник Якова. Сына Александра назвали Яковом, в честь двоюродного деда. Умер Яков Александрович в 1791 году, и род русских Брюсов по мужской линии пресекся. Впрочем, и эти Брюсы графами не были.

В середине XIX века одна из семей, по женской линии происходившая от тех, знаменитых Брюсов, вернула себе родовую фамилию, но в «обрусевшей» форме — Брюсовы. В XX веке эта семья вспыхнула двумя даровитыми людьми — археологом и писателем и поэтом, Валерием Брюсовым [70].

Оба знаменитых брата умерли бездетными, но у них было три сестры, и у всех были дети… Кровь шотландских королей течет в людях из нескольких семей русской интеллигенции.

А шотландские Брюсы многочисленны, невероятно активны. Уже в XX веке из них вышел знаменитый исследователь Антарктиды Вильям Брюс, изучавший море Уэделла и его берега, в 1913 году предложивший трансантарктический маршрут от моря Уэделла к морю Росса. Настолько смелый маршрут, что прошел ими только в 1857–1858 годах В. Фукс.

Известен еще и поэт-националист Роберт Брюс, в своих поэмах сводящий счеты с англичанами за победу при Марстон-Муре и прочие обиды трехсотлетней давности. Знающие люди говорят, впрочем, что поэт он хороший, даром что помешан на реванше.

Ну и несколько десятков Брюсов — врачей, преподавателей в колледжах и университетах, предпринимателей, инженеров. Интеллигентный шотландский род, известный уже восемь столетий.

Разумеется, всякое историческое деяние немедленно обрастает легендами. Чем большее влияние на современников оказало событие, чем сильнее оно изменило историю, тем больше и мифов, разумеется. За 36 лет правления Петра население России уменьшилось на 20 %, а пережив очередную Смуту, страна стала жить совершенно в других измерениях, по совершенно иным правилам. События Петровской эпохи производили колоссальное впечатление и на современников, и на их близких потомков. Несколько поколений Россию колотило и трясло, как человека, пережившего сильную болезнь. Естественно, о Петре и деятелях его эпохи ходит просто фантастическое число самых разнообразных историй. И про то, что Александр Меншиков в детстве торговал пирогами. И что Петр с младенчества проявлял необыкновенные способности. И что Антихристом кликали его только старообрядцы, а вся страна, кроме кучки дураков и маниакальных консерваторов, прямо-таки жаждала его реформ.

Но, кроме этих легенд, сравнительно невинных, есть несколько очень опасных мифов. Опасных потому, что каждый из них — это дымовая завеса над кровью и грязью эпохи. Оставь эти мифы, не трогай — и весь официальный миф петербургской эпохи становится чем-то вполне реальным. Вынь эти мифы, подвергни их критическому разбору — и от всего мифа о Великом Реформаторе не остается камня на камне, а розовое сияние превращается в грязную пену. Это — главные, центральные мифы Петровской эпохи; мифы о царевиче Алексее, о Екатерине I и о «сподвижниках Петра».

Судьба сына Антихриста

Казнь отцом собственного сына не может не привлекать внимания общества. Это совсем не тот предмет, к которому люди могут остаться равнодушными. Казнил Петр одного из любовников жены, Виллима Монса. Одни посочувствуют Монсу, другие Петру, третьи злорадно ухмыльнутся, четвертые одобрительно кивнут: а вот не лезь к чужим женам! Но, во всем многообразии оценок и мнений, вряд ли хоть кто-то сопоставит эту казнь и приговор царевичу Алексею. Люди вполне готовы допустить, что и Виллим Монс, и сам Петр были вполне приличными, нормальными людьми. Виллим сыграл в рискованную игру, проиграл, расплатился по законам эпохи. Здесь вполне может с обеих сторон не быть негодяев и монстров — только азартные игроки, способные поставить на кон собственную жизнь.

Если же отец казнит сына — тут не может быть двух людей, столкнувшихся в такой игре. Нет тут жестокой и грубой, но нейтральной в моральном отношении жизненной игры. Тут или сын — чудовище, от которого спасся отец; или наоборот — есть чудовище отец, и жертва — его собственный ребенок. Чтобы общество приняло эту казнь как неизбежность и сохранило бы уважение к отцу, не отшатнулось бы от него в ужасе, сын должен быть опасен, а по возможности — и отвратителен. Таким, чтобы люди отшатнулись бы уже от сына, сочтя его уничтожение необходимостью.

Именно так и трактовали Алексея виднейшие русские историки — от современников Петра до С. Ф. Платонова и В. О. Ключевского.

В. Н. Татищев попросту называет Алексея «изменником», не утруждая себя доказательствами: наверное, ему они и не нужны. Называет, как само собой разумеющееся.

С. Ф. Платонов приписывает Алексею Петровичу «дореформенные вкусы и взгляды, дореформенное богословие, стремление к внешнему благочестию, созерцательному бездействию и чувственным удовольствиям» и подытоживает: «дряблая натура, не любившая отца»[71].

С. М. Соловьев все-таки более обтекаем: «Царевич Алексей Петрович был по природе своей именно представителем этих образованных русских людей, которым деятельность Петра так же не нравилась, как и раскольникам… Царевич Алексей Петрович был умен и любознателен, как был умен и любознателен его дед — царь Алексей Михайлович или дядя — Федор Алексеевич; но, подобно им, он был тяжел на подъем, не способен к напряженной деятельности, к движению без устали, которыми отличался отец его (цена этого «движения без устали» и «напряженной деятельности» — симптом невроза. — А. Б.); он был ленив физически и потому домосед, любивший узнавать любопытные вещи из книги, из разговора только; оттого ему так нравились русские второй половины XVII века, оттого и им он так нравился…царевич Алексей, похожий на деда и дядю, был образованным, передовым русским человеком XVII века, был представителем старого направления; Петр был передовой русский человек XVIII века, представитель иного направления: отец опередил сына! Сын по природе своей жаждал покоя и ненавидел все то, что требовало движения… отец… во имя настоящего и будущего требовал от сына внимания к тем средствам, которые могли обеспечить России приобретенное ею могущество, а для того нужна была практическая деятельность, движение постоянное, необходимое по значению русского царя, по форме русского правления. Вследствии этих требований, с одной стороны, и естественного, неодолимого отвращения к выполнению их — с другой, и возникали изначально печальные отношения между отцом и сыном, отношения между мучителем и жертвою, ибо нигде нет большего мучительства, как требование переменить свою природу, а этого именно и требовал Петр от сына»[72].