Ивга заплакала от тоски. Так мучительно и неправдоподобно долго тянулось ожидание.

А потом восторг взорвался внутри нее, как взрывается петарда. Так, что посыпались искры из глаз.

Девочка в бальном зале содрогнулась от предчувствия. Сейчас она услышит родной голос – и, захлебываясь смехом, кинется навстречу. Младенец радостно закричал – сейчас он уткнется в необъятную грудь, полную вкусного молока. Отчаявшийся подросток зажмурился, потому что секунду спустя он разглядит, наконец, далекий факел, отбрасывающий желтые блики на маслянистую поверхность вечной воды…

Ивга рванулась, пытаясь ускользнуть из мира допрашиваемой ведьмы, но предчувствие абсолютного счастья, овладевшее в эту минуту девочкой, младенцем и подростком, лишило ее воли. Абсолютного счастья не бывает – не бывает вне этого мира, зачем же бежать, если можно задержаться, остаться хоть на миг… дождаться…

И она расслабилась, готовая отдать себя миру ведьмы – однако некто, все это время ожидавший снаружи, рывком выдернул ее в ее собственный, всеми ветрами продуваемый мир.

* * *

«Я пытался оставить свое ремесло. Я всегда знал, что оно неблагодарно, жестоко и грязно… Я прирожден к нему, как никто другой. Что ж, кто-то ведь должен чистить отхожие места, иначе мир захлебнется в нечистотах…

Который день меня преследует запах дыма. Запах разгорающихся дров…

Я совершил куплю дома в предместье. Хлопотно и накладно, однако же луг и озеро; возможно, я стану разводить карпов и возделывать лилии. Возможно, мне пора на покой, в окружение пчел, гудящих над соцветиями…

…ибо я, и только я отвечу за свои деяния перед небесным престолом… И проклятья сударынь моих ведьм, лежащие на мне коростой, вменятся в заслугу мне – либо в провинность…»

Казалось, что Дворец Инквизиции пуст. Пять часов утра напоминали о себе жиденьким рассветом за высокими решетчатыми окнами; дремал в железной сетке лифт, а на перилах дымной, навеки прокуренной лестничной площадки серым снегом лежал остывший сигаретный пепел.

Наверное, Ивга удивилась его желанию остановиться здесь, между этажами, в полумраке огромной винтовой лестницы. Удивилась, но не подала виду – а он просто не желал видеть своего кабинета. Ни приемной, ни референта, ни подручных, ни даже табличек на дверях…

– Дайте мне сигарету, – сказала Ивга шепотом. Он механически протянул ей пачку – и сразу же отдернул руку:

– Ты же не куришь!

Она чуть усмехнулась:

– Теперь курю. Или вам жалко?

– Жалко. – Он спрятал пачку в карман.

Ивга покривилась. Непривычная гримаска очень не шла ей. Как будто некий изувер-фотограф приклеил к рыжим волосам постороннее, неприятное лицо:

– Боитесь, что от сигареты я стану чуть менее здоровой? Недостаточно крепкой, чтобы идти на костер?..

Он ждал от себя волны раздражения – но ничего не почувствовал. Только усталость. И потому сказал непривычно тихо:

– Ивга, отстань. Не зли… Мы же с тобой… эти… сотрудники…

– Ага. – Неприятное выражение все не уходило с ее лица. Она смотрела вниз, в темный квадратный колодец с лифтовой шахтой посередине.

Он вдруг вспомнил. И поразился собственной недогадливости – и еще тому, как изменились обстоятельства. То, что казалось важным еще позавчера, теперь попросту забылось…

– Извини. Я хотел спросить. Назар?..

Собственно, ответа ждать не приходится. Вот он, ответ. Мрачно сбрасывает пепел с перил и наблюдает, как падают серые хлопья…

Перила опустели. Прошло, наверное, минут пять, прежде чем Ивга подняла голову:

– Скольких вы отправили на костер, Клавдий?

Он сжал зубы:

– Не было никакого костра. Последние сто лет казни… происходят по-другому. Так только говорят – «костер»…

– А как происходят казни?

– А тебе какое дело?.. Гуманно… пес, пес, пес! Чего ты от меня хочешь, Ивга?!

– «Я пытался оставить свое ремесло. Я всегда знал, что оно неблагодарно, жестоко и грязно… Я прирожден к нему, как никто другой. Что ж, кто-то ведь должен чистить отхожие места, иначе мир захлебнется в нечистотах…»

Она цитировала, глядя мимо его глаз, размеренно и бесстрастно. Только один раз голос ее дрогнул – на слове «захлебнется».

– Ты мне льстишь, – сказал он глухо. – Мне очень далеко до Атрика Оля.

Она искренне удивилась:

– Почему? Потому что он был сожжен сударынями его, ведьмами?

– Нет, не поэтому. Ценой его жизни, видишь ли, была жизнь матки. А сжечь и меня могут – не фокус…

Брезгливое выражение наконец-то сошло с ее лица. Она впервые за долгое время взглянула ему прямо в глаза:

– Не надо так говорить.

Он пожал плечами: как хочешь.

Внизу, там, куда упиралась лестница, пронзительно скрипнула дверь. В проеме стояла сухонькая женщина с ведром и тряпкой; взявшись было за привычную работу, она вдруг замешкалась и принялась вглядываться в стоящих высоко на площадке. Как будто не веря своим глазам – уж не Великий ли Инквизитор?..

– Все не хотелось об этом думать, – признался Клавдий тихо. – Но то, что мы сегодня узнали, свободы для толкований не оставляет. Мне совершенно точно придется встретиться с их Матерью… как и Атрику Олю. Но я вовсе не уверен, что сумею ее уморить.

Уборщица продвигалась вверх, тщательно вылизывая тряпкой одну ступеньку за другой.

– Атрик Оль тоже не был уверен, – сказала Ивга чуть слышно.

Клавдий вдруг испытал благодарность. Может быть, за эти слова. А может быть, то было запоздалое признание ее самоотверженности, потому что работа этой ночью была особенно опасной и тягостной.

– Ивга. Расскажешь мне… про Назара?

Она наклонила голову. Упавшие рыжие пряди закрыли от него ее лицо.

– Мне хочется помыться, – сказала она вместо ответа. – Смыть с себя…

Он понял ее раньше, чем она договорила. И понял, что ему уже давно хочется того же самого – смыть с себя эту ночь. Содрать со шкуры события последних недель, хоть на пару часов, но забыть о сгоревшем театре, опрокинувшемся трамвае и окровавленном цирке. О собачьих глазах Федоры, ледяном голосе герцога и тени ведьмы-матки, неспешно наползающей на Вижну и на мир. Возможно, и Атрик Оль ощущал нечто сходное, покупая дом в предместье, желая «возделывать лилии»…

– В окружении пчел, гудящих над соцветиями, – сказал он вслух. Взял Ивгу за руку и побрел к лифту.

* * *

Дорога заняла полчаса – все это время они спали на заднем сиденье. Клавдий уснул мгновенно и глубоко, а Ивга дремала, время от времени тычась лицом в стекло и с трудом приподнимая веки. Какие-то огороды, дома, улицы предместья…

Таксист притормозил на развилке, подумал и повернул вправо; дорога ушла из-под колес, теперь это были две изрядно заросшие колеи в окружении росистой некошеной травы. Таксист остановил машину перед темными облезлыми воротами, гордо возвышающимися среди остатков завалившегося забора. На воротах приколочен был новенький знак: «Ул. Речная, 217».